чувств и мыслей может быть спрессована такая солнечная улыбка? Такую улыбку я видела только у одного человека — у Юрия Гагарина.
Ты спрашиваешь о Корнее Карповиче? Ну, дружочек, о нем в словах и не расскажешь. Вот уже прошло три месяца, как он вернулся из Челябинска. Это совершенно другой человек. Ты не узнал бы его сейчас. Выбритый, чистенький, всегда в накрахмаленной белой сорочке (белье возит в фирменную немецкую прачечную), галстук бабочкой, во время репетиции не кричит на нас: «Вам не на сцене играть, а ящики с утилем кантовать!..»
Когда-то у старшего брата дедушки в деревне под Рязанью, в сарае, неизвестно с каких времен и бог знает какими ветрами занесенная, висела старинная, позеленевшая от древности люстра. Я помню ее еще с тех лет, как вообще помню себя. Ее металлический каркас был перевит паутиной и покрыт каким-то мутно- зеленым слоем с грязными наплывами, а стеклянные подвески были затянуты неистребимой пленкой мути, пыли и копоти… И так висеть бы люстре до тех пор, пока кто-нибудь не отдал бы ее сборщику металлолома. Но однажды в сарай заглянул папа — в то лето мы отдыхали у брата дедушки — и (я тогда с ним была) долго смотрел на люстру. Это было в то лето, когда мы только что получили новую квартиру. Папа снял люстру, осмотрел ее и вынес из сарая. Как я узнала потом, он возился с ней целый день. Песком и мелом он чистил ее узорный металлический каркас и штангу, он вымачивал в бензине, как их называла бабушка, «висюльки»… А к вечеру собрал люстру. Делал это втайне от всех. Я в этот день до обеда купалась в речке, а после обеда мы ходили в лес за малиной. Бабушка прихворнула и лежала, а дедушка целый день был по своим делам в Москве. Когда мы вечером собрались все и вошли в избу, то ахнули! Посреди комнаты над столом (а папа на него поставил огромный букет гладиолусов) горела, как солнце, и переливалась всеми огнями хрустальная люстра с сияющим, как золото, бронзовым каркасом работы известного русского мастера Кузнецова. Ты сто раз видел эту люстру у нас в гостиной. Пожалуй, это самая красивая, оригинальная и дорогая вещь в обстановке нашей квартиры.
Поездка Брылева в Челябинск и проведенные там два дня чем-то мне напоминают тот воскресный день моего папы, который он провел над заброшенной и забытой в сарае люстрой.
Ты скажешь — лирика, литература? Нет, дружочек, это не лирика. Это — жизнь. !
И еще одна новость. Где-то я слышала (а впрочем, пословицами в нашем доме говорили и говорят только покойная бабушка и дедушка), что «беда не ходит одна» и что «деньги идут к деньгам»… Брылеву дали квартиру!.. Встань, Володя, и замри в торжественной позе великой благодарности Таранову, депутату Моссовета Николаю Семеновичу Осинину и моему дедушке Петру Егоровичу Каретникову, который вот уже много-много лет работает в жилищной комиссии месткома завода. Не буду тебе описывать все «тернии» их «пробивания» квартиры, скажу только одно: когда я в беседе с дедушкой стала выражать свой восторг по поводу получения Корнеем Карповичем квартиры, дедушка достал из шкафа толстую тетрадку, в которой он записывал самые умные и важные мысли, и прочитал мне выписку из речи Энгельса на могиле Маркса. Хочешь — я тебе ее напишу? Так читай и набирайся ума-разума. На могиле Маркса Энгельс сказал: его величие и заслуги перед человечеством состоят в том, что он первый доказал, что прежде, чем создавать философские, религиозные, экономические и эстетические учения, — человек должен иметь пищу, одежду и кров над головой…
А ты сам видел, какой «кров» был над головой Брылева. Вот так, Володенька, «деньги идут к деньгам». В придачу к исцелению на плечи Брылева свалилась новенькая, из камня, стекла и дерева однокомнатная квартира с лоджией, на девятом этаже, с широким, во всю стену, окном на солнечную сторону. Паркет, санузел несовмещенный, потолки — но его росту.
Из своего старого «ноева ковчега» (он называл его последним убежищем старого Лира) он взял только стакан в серебряном подстаканнике, перья из подушки (старую наволочку он оставил там, мы вместе с Корнеем Карповичем пух пересыпали в новую), свою спутницу трость и большую морскую раковину- пепельницу, которую ему во время гастролей подарили еще до войны на юге.
Нужно было видеть новосела Брылева. Непьющего Брылева!.. Чем-то он походил на мальчишку, который, играя в песке с золой, вытаскивал из нее гнутые, полусожженные гвозди — и вдруг… Вдруг нашел в этом песке, перемешанном с золой, новенький пистолет. А остальное ты, Володенька, можешь довообразить сам.
О новоселье я тебе подробно расскажу при встрече. Пришли его старые друзья по театру. Принесли электрический самовар и чайный сервиз. Все логично; из века «In vino veritas» Корней Брылев перешел в новый век — век «Чайус сахарус».
Мы, драмкружковцы завода, ввалились к нему девятым валом. И подарили (разумеется, с торжественным текстом), подарили старику (а, как ты знаешь, Брылев страстный любитель старины) хрустальную бронзовую люстру кустарной работы. Мы ее купили в антикварном магазине на Арбате. Это была моя затея. Я ее поджидала почти месяц… И как только она появилась, мы ее сразу же «цап» и в складчину осилили. Вешали люстру сами, на глазах восторженных гостей. Саша Кислов (сейчас его выбрали комсоргом шестого цеха) так ее отдраил, что она вспыхнула в чистенькой комнате с золотистыми обоями, как солнышко. Первый раз я видела на глазах Брылева слезы. Целый вечер, до полуночи, мы говорили тосты, пели, танцевали, читали стихи… Было целое концертное представление. Дом недалеко от завода, на широкой Люсиновской улице. После новоселья Корней Карпович в свободное время занимался историей названия своей улицы. Дотошный старик. Что-то задумал, а молчит.
Продолжаем репетировать «Бессмертный гарнизон». Главную роль играет Олег Нефедов. Ты его должен помнить. До армии он работал в третьем цехе, на шлифовальном станке. Помнишь, играл Толика в «Выстреле на рассвете»? Осенью он отслужил в армии где-то на Дальнем Востоке и вернулся на завод, в свой цех.
У меня в пьесе роль — с воробьиный нос. Ношусь по сцене (вернее, ползаю) с санитарной сумкой и таскаю на плечах Олега и Володю Симакина. А в обоих, наверное, по семьдесят с лишним килограммов. Как свинцовые. А когда расслабятся — и вовсе неподъемные. Но я не сдаюсь. Таскаю их, как резаных поросят.
Ты спрашиваешь о дедушке? Он жив-здоров, посылает тебе низкий поклон. Сейчас дочитывает книгу Натальи Кончаловской «Дар бесценный». Не оторвешь. Прекрасная книга. Я ее прочитала первой. Кончаловская пишет про своего гениального дедушку — Сурикова и отца — Кончаловского. Прочитай и ты, Володя. А когда дедушка дочитал до того места, где старый и больной Суриков в письме к брату Александру в Красноярск пишет, что уже тише и глуше гонит кровь «биенышко мамино» (ведь нужно же так назвать сердце) и что его «ухайдакали московские высокие лестницы», — дедушка отложил книгу, долго ходил по комнате, а потом сказал:
— Вот как нужно писать книги! Писать таким языком, каким говорит Россия!..
Хочет написать писательнице письмо, да не знает адреса. Удивительный у меня дедушка. Только сейчас начинаю понимать, какая у него широкая и добрая душа. В нее вместится вся Россия — с ее болью и радостями. Вместе с дедушкой ждем тебя в гости на Новый год. Да разве ты приедешь?.. Вас, артистов, 31- го, наверное, будут «рвать на куски» по заводам, фабрикам, институтам…
А впрочем: «…Кто хочет, тот добьется. Кто ищет, тот всегда найдет!..»
Целую —
«Володя, здравствуй!
Часы пробили одиннадцать раз. Сажусь писать тебе письмо, а у самой в душе носятся такие бури радости и волнения, что боюсь: справлюсь ли я с этим письмом, смогу ли передать тебе то, что видела сегодня своими глазами, пропустила через свое сердце?
Только что пришла домой. Сейчас дедушка «гостюет» у нас. В квартиру проникла, как воришка, на цыпочках. Дедушка и Стеша спят. Не дождались меня к ужину. Долго бродила одна по улицам Москвы. С тополей срываются последние желтые листья. Падают и крупными золотыми монетами ложатся на мокрый асфальт. Жизнь-то, жизнь-то какая, Володя, кругом! Раньше я думала, что люди плачут только от горестей и печалей. Теперь я узнала, что плакать можно и от радости, от гордости и от огромного чувства любви к жизни и к тем, кто рядом с тобой.
А все началось с письма… С письма, которое пришло в партком нашего завода из маленького городишка Волжска. Я первый раз услышала, что есть на свете такой город. В этом письме старый коммунист Григорий Григорьевич Прокофьев сообщает, что недавно из Москвы вернулся его внук, который с группой
