вскоре должен был возобновиться концерт. Я не возражал. Мы вышли на террасу, огибавшую замок.
Милларка держалась оживленно, словно была нашей давней знакомой, развлекала нас подробностями из жизни высокопоставленных особ, танцующих в саду. Она нравилась мне все больше и больше. Легкие сплетни, не переходящие границ дозволенного, весьма забавляли меня, отшельника, давно не бывавшего в свете. Мне подумалось, что Милларка заметно оживит наши долгие одинокие вечера в замке.
Бал продолжался почти до рассвета. Великий герцог любил танцевать при первых лучах утреннего солнца, а потому никто из гостей не мог даже помыслить о том, чтобы уйти и лечь в постель.
Когда мы пробирались через запруженный гостями салон, племянница спросила, не знаю ли я, где Милларка. Мне казалось, что я только что видел ее рядом с Бертой, та же считала, что девушка идет под руку со мной. Как бы то ни было, наша новая знакомая исчезла.
Поиски были безуспешны. Я опасался, что она в суматохе бала потеряла нас из виду, пошла следом за кем-то из посторонних и заблудилась в обширном парке.
В этот миг я вновь осознал, какую совершил глупость: принял на себя заботы о незнакомой девушке, не успев спросить даже ее имени. И, будучи связан обещаниями, о причинах которых также ничего не знал, я не мог даже расспросить о беглянке окружающих; ведь это значило бы сообщить всем, что она — дочь графини, неожиданно уехавшей час назад.
Наступило утро. Когда я прекратил поиски, было уже совсем светло. Однако пропавшая незнакомка объявилась лишь после полудня.
В два часа дня в комнату племянницы постучал слуга. Он сообщил, что некая юная леди, пребывающая в сильном смятении, расспрашивает о бароне Шпильсдорфе, генерале, и его дочери, чьему попечению доверила ее мать.
Мы сразу узнали ее, несмотря на легкий беспорядок в костюме. О, какое было бы счастье, если бы мы потеряли ее навсегда!
Она поведала моей милой крошке, где пропадала так долго. Ранним утром, отчаявшись нас найти, она, по ее словам, зашла в спальню экономки и крепко уснула, однако даже долгий сон не помог ей восстановить силы после утомительного веселья.
Так Милларка вошла в наш дом. Поначалу я даже радовался, что моя дочь приобрела столь очаровательную подругу.
Глава 13. Лесник
— Однако вскоре в поведении гостьи обнаружились странности. Прежде всего, Милларка жаловалась на чрезвычайную слабость, последствие недавней болезни, и выходила из комнаты далеко за полдень. Во- вторых, она всегда запирала дверь изнутри и никогда не вынимала ключ из замка до прихода горничной, помогавшей ей одеться. Тем не менее чисто случайно мы обнаружили, что рано утром и иногда днем ее не бывает в комнате. Она исчезала тайком, не говоря никому ни слова. Ранним утром ее часто видели из окон замка — она шагала меж деревьев куда-то на восток, будто в беспамятстве. Я решил, что она страдает хождением во сне. Но мое предположение не объясняло, каким же образом она выходит из комнаты, оставляя дверь запертой изнутри, и как покидает дом, не коснувшись запоров на дверях и окнах. Загадка оставалась неразрешенной.
Однако вскоре меня отвлекли от размышлений тревоги совсем иного рода.
Моя милая девочка внезапно занемогла. С каждым днем она теряла силы и таяла на глазах. Таинственная болезнь не на шутку напугала меня.
Поначалу ее мучили страшные сны: ей виделся призрак, иногда похожий на Милларку, иногда напоминавший ужасного зверя; едва различимый, он кружил по комнате в ногах кровати. Потом появились странные ощущения. Одно из них, довольно необычное, было отчасти даже приятным: словно грудь ее обтекает поток холодной воды. Впоследствии она жаловалась на острую боль, будто в грудь чуть ниже горла вонзается пара длинных игл. Две или три ночи спустя она начала биться в судорогах от удушья, после которых теряла сознание.
Мы приближались к покинутой деревне, где уже полвека не видели дыма из очага. Коляска катила по мягкой траве, и я отчетливо слышала каждое слово генерала.
Можете себе представить, какие чувства я испытывала, когда генерал, рассказывая о нездоровье своей несчастной племянницы, в точности описал мои собственные симптомы. И каково мне было слышать, что странные привычки его таинственной гостьи до мелочей совпадают с обычаями моей подруги Кармиллы!
Лесная чаща расступилась; перед нами открылись развалины покинутой деревни. Коньки крыш, лишенные перекрытий, чередовались с остовами каминных труб; неподалеку, на невысоком холме, в окружении могучих деревьев вырисовывались башни и укрепления разрушенного замка.
Я вышла из коляски и застыла, как завороженная. Никто не произнес ни слова: нам всем было о чем подумать. Мы вскарабкались по крутому склону холма и вошли в замок. Голоса наши тотчас же затерялись в лабиринте просторных залов, винтовых лестниц, гулких темных коридоров.
— Когда-то этот замок был парадной резиденцией Карнштайнов! — Генерал выглянул из огромного окна. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулся непроходимый лес. — Семейство это было злобным и порочным, история его запятнана кровью. Неудивительно, что и после смерти они продолжают терзать род человеческий. Вон она, домашняя церковь Карнштайнов, вон там, внизу.
Он указал на сероватые стены готической часовни, едва различимые среди листвы.
— Слышите? Это топор дровосека, — добавил генерал. — Он рубит лес где-то неподалеку. Может быть, он расскажет нам что-нибудь о предмете моих поисков и укажет могилу Миркаллы, графини Карнштайн. Титулованное общество забывает историю рода тотчас же после смерти его последнего отпрыска, но простой народ свято хранит предания о знатных семьях.
— У нас дома есть портрет Миркаллы, графини Карнштайн; не хотите ли взглянуть? — предложил отец.
— В свое время, дорогой друг, — ответил генерал. — Сдается мне, я встречался и с оригиналом. Пойдемте скорее, мне необходимо обследовать часовню.
— Как! Вы видели графиню Миркаллу? — воскликнул отец. — Но она мертва более ста лет!
— Не так уж мертва, как вы полагаете, — таинственно заявил генерал.
— Признаюсь, генерал, вы завели меня в тупик, — произнес отец. В глазах его мелькнуло прежнее сомнение в здравом рассудке собеседника. Однако, хоть генерал и впадал временами в ярость, в манерах его не было ни намека на помешательство.
Мы вступили под сводчатую арку церковных дверей — ибо это величественное готическое сооружение было скорее церковью, чем часовней.
— Мой земной путь скоро подойдет к концу, — сказал генерал. — За эти годы я обязан завершить свою последнюю миссию: обрушить возмездие на голову врага рода человеческого. Господь да не оставит меня.
— Возмездие? — изумленно переспросил отец.
— Я обезглавлю это исчадие ада, — яростно сверкнул глазами генерал. Он топнул ногой — готические своды отозвались гулким стоном — и потряс кулаком над головой, словно вздымая карающий меч.
— Что? — потрясенно воскликнул отец.
— Отрублю ей голову.
— Отрубите голову!
— Так точно, рассеку эту смертоносную глотку топором, саблей — всем, чем угодно, — прорычал генерал, дрожа от ярости. Справившись с собой, он шагнул вперед. — Ваша дочь утомилась; сядьте на эту скамью, а я завершу мой печальный рассказ.
Я с удовольствием присела на квадратный брус, а генерал подозвал дровосека. Старик обрубал сучья деревьев, нависавших над древними стенами; опустив топор, он приблизился.
Сам он не смог ничего сообщить об этих развалинах; но, по его словам, в доме священника, милях в двух отсюда, живет здешний лесничий — он-то знает все о семье Карнштайн и может рассказать историю
