— Вернулся, да не к тебе. Давайте-ка, братцы, пообедаем вместе, — пригласил Куликов к столу.
— А правда, Коля, что капитан Гусев жив? Ты сам его видел?
— Жив и воюет. И не только видел, а несколько месяцев вместе воевали. Рядом спали, когда поспать можно было. Привет тебе от него. И всем ребятам из батареи.
— Как бы хотелось его повидать. Ради этого готов, как ты, хоть в тыл к немцам.
Николай порылся в вещевом мешке, достал бутылку коньяку и посмотрел на свет.
— Мне это подарил полковник Опутин из разведотдела. Хотел я ее распечатать вместе с Ниной, да не всегда, видно, суждено осуществиться солдатским мечтам. Ну, что ж… Будем живы, разопьем с ней другую.
Часа через два Николай отправился в четвертую роту. Куклин провожал его до речушки. Было уже темно. На переднем крае шла частая перестрелка. Вспыхивали и затухали ракеты.
Андрей молчал, возмущенный тем, что рассказал Николай о встрече с Мирошниченко.
— Знаешь, Коля, после войны я непременно пойду в педагогический институт. Буду учить детей, чтобы не вырастали такие, как Мирошниченко.
— И ты думаешь, удастся?
— Во всяком случае, постараюсь.
— Эх, дружище, для того чтобы стать педагогом, нужно одно непременное условие: остаться в живых. Удастся это, нет ли, только после войны выяснится.
Распрощались у моста. Николай в сопровождении красноармейца направился в гору и исчез в темноте.
— Шабаш, ребята! — негромко крикнул Николай и, воткнув в землю лопату, вытер рукавом телогрейки потное лицо. — Устали?
— Намаялись, как полагается.
— Еще один запал, и на сегодня довольно, — успокоил он, сел на обрубок бревна и навалился спиной на стенку сруба. Около него собрались бойцы. Подошел и политрук роты Грибачев. Ему уступили место рядом с Николаем.
На опушке начали рваться снаряды.
— Опять лупит, — сказал один из бойцов.
— В белый свет как в копеечку…
— Тут не копеечка — тысячи вылетают.
— А что тебе? Жалко ихних денег?
Немецкая батарея неистовствовала, но это вызывало только веселое злорадство бойцов четвертой роты: бей сколько хочешь, там никого нет.
Район обороны роты действительно оказался проклятым местом. Николаю даже в голову не приходило, что может быть такая невыгодная позиция. Противник сидит на длинной высотке и просматривает каждый сантиметр, а четвертая рота занимает перед ним оборону в низине на полуболотистой низменности. Кругом равнина, и только чахлые кустарники кое-где затрудняют обзор. Траншеи, вырытые весной и летом, с наступлением осени до самых краев заполнились водой. Потери роты были ужасные.
Николай решил строить наземные укрепления. Лучше самый изнурительный труд для всех, чем потеря одного человека.
Пока не наступили заморозки и земля не промерзла еще глубоко, часть бойцов роты километрах в трех в тылу валила деревья и сооружала нечто вроде узких срубов. Потом их перебросили на тракторах и машинах поближе к переднему краю, а оттуда на плечах перенесли и установили на наиболее опасных местах двумя рядами. Теперь надо было взяться за лопаты и заполнить срубы доверху землей.
Николай никому не давал пощады. Спать приходилось не больше двух часов в сутки. Сам Николай и политрук Грибачев работали наравне со всеми. И все это при условии, что нельзя было ослаблять и оборону.
Сооружение наземных траншей, конечно, не осталось незамеченным противником. Почти каждые сутки немцы организовывали разведку. Маленький лесочек в центре обороны роты немцы буквально измолотили снарядами.
Недели две назад после артобстрела лесочка тяжелыми снарядами Николай прибежал к дзоту, который находился на опушке. К счастью, гарнизон дзота — четыре человека — был жив.
— Снять пулемет и все имущество и бегом отсюда! — приказал он старшине Северову.
— Сейчас, товарищ старший лейтенант. Только еще печку снимем. Жаль ее оставлять. Уж очень хороша.
— Оставить печку! Скорее! — прикрикнул Николай, но тут же отдал другое распоряжение: — Подбросьте туда дров, да побольше.
Старшина Северов, не совсем понимая, в чем дело, выполнил приказание и выскочил из дзота.
И тут началось. На глазах Северова и его группы от дзота полетели обломки бревен. Но печка дымила.
— Вы нам спасли жизнь, товарищ старший лейтенант, — сказал Северов, взглянув на командира роты блестящими глазами. — Но как вы узнали, что сейчас дзот разобьют?
— Сам артиллерист. Знаю, как заманчива такая цель, — рассеянно ответил Николай. Он уже думало другом: нельзя ли обмануть противника, превратить разбитый дзот в ложную огневую точку?
Ночью Николай послал туда пулеметчиков. Они затопили печку, потюкали топорами, будто заготовляют дрова, постреляли из пулемета и отошли. Немцы снова начали обстрел из орудий. С тех пор эта игра в кошки-мышки не прекращалась.
И сейчас, сидя вокруг Николая, солдаты со злорадством прислушивались к артобстрелу.
— Вы не замечаете, товарищи, что уже больше недели у нас нет потерь? — спросил вдруг политрук. — Ни одного раненого или убитого. Вот это победа! Лопатой и топором побеждаем смерть.
— Еще бы. Вон сколько наворотили земли. — Теперь разве дурака какого зацепит пуля.
— А помните, товарищ старший лейтенант, как в первые дни вы нас заставляли работать? Сил просто не было стоять на ногах… Скоро, ребята, закончим, — заговорил старшина Северов, подражая голосу Николая. — Вот у Егорова четверо детей… Бросим все по лопатке за каждого из них… А тут этих детей наберется ой-ой-ой. У Аракильяна пятеро, у Савельева четверо. Пока всех перебираем, глядишь, метров тридцать укрытия готово. Вот я когда радовался, что у меня и у вас нет детей… Иначе еще пришлось бы копать.
Николай ухмылялся. Вот где никто не сомневался в его честности. Вот где он никогда не замечал ни тени недоверия к себе.
«А ведь хорошо получилось, — подумал Николай. — Адская работа, зато сблизила людей. Стали как одна семья. Не это ли главное?»
Николай был доволен. Рота стала сплоченной боевой единицей. Из случайного сборища людей она превратилась в могучую силу, где каждый верит другому, заботится о товарище и, если надо будет, окажет помощь, прикроет своей грудью соседа. С таким коллективом — да, да, именно коллективом! — можно пойти в наступление, отбить любую попытку врага атаковать позиции роты.
— Хватит! Пора за работу! — сказал Николай, поднимаясь. — Политрук, после работы я прошу вас находиться этой ночью в остальных взводах, а я уйду в боевое охранение.
— Вы бы поспали немного. Могу ведь и я сходить.
— Так надо, политрук. Боюсь я за боевое охранение. Это наше самое уязвимое место. Дурак будет немецкий генерал, если не попытается как-нибудь целиком захватить там наших, — озабоченно сказал Николай, взял лопату и направился вдоль траншей.
Провожая его взглядом, политрук подумал: «Какая удача для роты, что нашелся такой командир. И настойчив, и опытен, и с людьми обращаться умеет».
На рассвете четырнадцатого ноября Николай обошел передний край обороны и вместе с ординарцем вернулся на свой командный пункт. Собственно, это был обыкновенный, сооруженный наспех блиндаж с глиняными стенами. Даже при далеком взрыве со всех сторон сыпалась земля. Постоянно в блиндаже
