разбрасываться.
— Едем, Коля! Потом подготовимся!
— Ладно! Едем! — махнул Николай рукой.
Маленький пароходик, звонко перекликаясь со встречными судами, вырвался на простор из сутолоки в черте города и бойко зашлепал плицами колес, направляясь вниз по Каме.
Федор и Николай ни разу за эту весну не успели побывать за городом и теперь с жадностью смотрели на темно-зеленые заливные луга, склоны гор, покрытые колышущейся рожью, и на только что распаханные черные поля.
Изредка пробегали навстречу села и маленькие городки, утопающие в зелени. Завидев приближающийся пароход, сбегались на берег ватаги мальчишек и, раздевшись на ходу, с разбегу бросались в воду, чтобы покачаться на волнах. На длинной песчаной косе стояли дети в одинаковых белых панамочках и долго махали пассажирам маленькими ручонками.
Было жарко. Воздух был сухой и горячий. Особенно страдал от жары Федор. Полноватый и грузный, он с трудом переносил зной и то и дело вытирал лицо мокрым платком.
Неотступно сопровождали пароход белые чайки, постоянные баловни пассажиров. Целыми стаями кружились они над судном, вымогая подачки. Федор, усевшись в плетеное кресло в тени парусинового навеса, бросал им кусочки хлеба. Стоило в воздухе промелькнуть крошке, как несколько суетливых птиц стремительно кидались За ней. Более шустрая почти у самой воды подхватывала ее и, чуть прочертив воду кончиком крыла, взмывала вверх. Несколько соперниц с криком налетали на шуструю, но она, ловко увертываясь и сверкая на солнце белыми крыльями, уходила все дальше, а остальные продолжали кружиться над пароходиком, ожидая новой подачки.
Под вечер жара спала. Подул слабый прохладный ветерок. Вдали показались высокие холмы. Над гладью воды нависли суровые красные и серые скалы. Кое-где горы отходили от берега, освобождая место заливным лугам. Цепи отступивших к горизонту горбатых вершин напоминали громадных доисторических животных, величественно и спокойно бредущих на закате к излюбленным местам ночлега.
В дом отдыха приехали поздно вечером. Поднимаясь по тропинке от пристани в гору, услышали звуки баяна и оживленные голоса.
— Весело у вас тут, — заметил Федор женщине, которая сопровождала их в регистратуру.
— На то и приезжают.
— Ого! — восхищенно воскликнул Федор, увидев здание общежития, притаившееся в мелком березняке на опушке старого соснового бора. — Здесь мне нравится. — И, повернувшись к Николаю, шедшему позади, добавил: — Вот бы пожить тут! Умирать не надо!
— Будешь научным работником и построишь себе дачу, уважаемый Федор Васильевич, — в тон ему ответил Николай.
— Ну, до этого нам с тобой, коллега, далеко. Когда-то еще признают нас с тобой, а когда признают, может статься, ничего и не надо будет.
— Вы, кажется, мрачно настроены? — Нелегко будет, но я все сделаю, чтобы сократить срок пребывания в рядах мелкой научной челяди.
— Дай-то бог! Федор не понял иронии.
После ужина, когда они вышли из столовой, было уже темно. Не сговариваясь, приятели направились по аллее, идущей вдоль Камы. Дойдя до конца ее, Федор спохватился; что оставил в столовой фуражку, и пошел обратно.
Ожидая Федора, Николай сел на скамейку под старой липой. Воздух был теплый, немного влажный. Ярко мерцали вечерние звезды.
На веранде столовой включили радиолу. По всему лесу раздались какие-то неприятные, щемящие звуки, а вслед за этим густой женский голос запел:
Разлилась Волга широко, Милый мой теперь далеко.
Николай, сам того не замечая, тихо подпевал пластинке:
Люди добрые, поверьте, Расставанье хуже смерти.
«Да, может быть, — сказал он про себя и с грустью подумал: — А если не с кем расставаться? Тогда как? Это, кажется, еще смешнее в двадцать три года, а?»
Со стороны Камы послышались легкие шаги. По дорожке приближалась девушка. Полоса света из окна столовой мешала разглядеть ее лицо, но у Николая от внезапного волнения перехватило дыхание: в этой тоненькой фигуре и легкой походке было для него что-то пугающе знакомое.
— Нина? — спросил он, боясь, что сейчас же убедится в ошибке.
— Коля! Николай! — ответила она певучим голосом и остановилась. — Ты тоже приехал отдыхать? На две недели?
— Да, Нина, да, — сказал он, взглянув ей в глаза.
Доцент Колесниченко приехал в дом отдыха с твердым намерением: в течение двух недель не вспоминать о том, что он врач и ведет научно-исследовательскую работу. Он чувствовал огромное утомление.
Тема докторской диссертации, выбранная им полтора года назад, повернулась против него самого. Начиная исследование, он хотел только доказать известное в науке положение, но чем больше углублялся в материал, чем больше сопоставлял данные клинической практики, тем больше выводы, к которым он приходил, опровергали все прежние представления. «Известные» положения оказались ошибочными, вредными. Практика тысяч врачей подтверждала это, но разбить старые, укоренившиеся взгляды было очень трудно. Для этого нужно было накопить огромное количество фактов, объяснить их теоретически…
Доктор медицинских наук профессор Пронин, руководивший исследованиями Колесниченко, вначале отнесся недоброжелательно к его экспериментам, но потом и сам заинтересовался ими и стал помогать.
Однако дело продвигалось очень медленно. Пронин усердно выискивал в работе своего подопечного самые уязвимые места, без конца заставляя искать новые и новые подтверждения его правоты. Это, конечно, шло на пользу дела, но тут переутомление…
В последние месяцы Колесниченко потерял аппетит, страдал от головных болей. Пронин заметил это и потребовал на время прекратить всякую научную работу и отдохнуть. Много времени на это Колесниченко не хотелось тратить и он, отказавшись от путевки в Сочи, поехал в ближайший дом отдыха.
Здесь Дмитрий Петрович скучал. Очутившись без дела, он не знал, как убить время. Знакомых, кроме трех студенток, тут у него не было. А у них образовалась своя компания…
Приглядываясь к девушкам-студенткам, Колесниченко увидел в них что-то новое, чего не мог заметить в институте. Нина Никитина, например, слывшая в институте самой красивой девушкой, поразила его скромностью и умением держаться в обществе непринужденно и естественно. Она часто смущалась, но чувствовалось, что в обиду себя не даст. Дмитрий Петрович запомнил ее с первого курса. Когда начались практические занятия в анатомичке, Дмитрий Петрович был уверен, что эта хрупкая, бледная девушка не выдержит и бросит институт: ведь в первые дни у ней даже случались обмороки. Но она выдержала!
Ее подруга, смуглая полненькая Зина Кожевникова, видимо, хороводила всей компанией. Озорная, насмешливая, она не умела долго сидеть на одном месте. Третья подруга — Клава Романова — полностью находилась под ее влиянием.
С первых дней пребывания в доме отдыха они со студентами педагогического института Николаем Сноповым и Федором Токмаревым составили свою неразлучную группу.
Конечно, Колесниченко не мог присоединиться к ним, хотя очень скучал в одиночестве. Зачем стеснять их своим присутствием? Молодежь проводит время по-своему: шумно и очень свободно. А какая студентка допустит вольность в присутствии знакомого преподавателя? Да и что общего между ними?
Пытался Дмитрий Петрович завести знакомства среди других отдыхающих — ничего не вышло. Одни, узнав, что он доцент, становились с ним излишне, до надоедливости, почтительными, другие избегали знакомства и только издали кланялись ему. Нашелся один, который не прочь был сблизиться, но он безудержно хвастал перенесенными болезнями и, считая себя знатоком медицины, без конца молол всякую чепуху.
