окончательно убедился в том, что он для нее больше не существует. Не смея приблизиться к ней, он старался навсегда запомнить дорогие черты. Порой ему казалось, что все это во сне, все это скоро пройдет: стоит кому-нибудь появиться и с трибуны сказать: «Нет, товарищи, никакой войны. Идите-ка домой», и снова улыбка Нины, прикосновение ее рук… Но, к сожалению, все это было не во сне, и через несколько минут эшелон увез добровольцев на фронт…
Оборвалась связь и с товарищами. Сережа Заякин и Аня на письма не отвечали с осени. Сережа сам говорил, что «не переваривает» его, а последние споры окончательно разъединили их. Коля, хоть и обещал не обижаться, когда уезжал в армию, не будет писать. Дедушкин, единственный человек, с которым он мог бы встретиться, почти не бывает дома: он инструктор обкома и все время разъезжает по области.
Были, конечно, новые знакомства, новые друзья, да все не то. Трудно на них положиться. Не знаешь, что заставляет их дружить с тобой. Сорвись, потеряй место, — и кто знает, как они примут это. Может быть, отвернутся при встрече, сделав вид, что не заметили тебя, может быть, кто-нибудь и пригласит к себе, как бы между прочим, а придешь — примет с оттенком снисхождения и унизит при случае…
Нет, это не друзья-студенты, с которыми можно и поговорить, и поспорить, но которых всегда чувствуешь, как близких, как равных тебе.
Кто-то решительно открыл дверь и подошел к столу. В полосе света мелькнула серая шинель.
— Владимир Александрович здесь? — спросил знакомый голос.
— Геннадий Иванович! — обрадовался Федор, вставая. — Проходи, проходи, садись.
— А, Федя! Мне и тебя хотелось увидеть. Решил перед отъездом повидаться с тобой и со своими учителями. Дедушкин был в шинели и со знаками политрука.
— В армию взяли?
— Я прикреплен к Кировскому району. Там молодежь решила организовать лыжный батальон и идти на фронт. Я тоже попросился. Меня и назначили политруком роты. Завтра выезжаем. Вот и зашел проститься с институтом. Да и с тобой повидаться. Двое только нас осталось из всего курса. Коля снова на фронте. Был я у Сергея и Ани. Ночевал у них.
— Как они живут?
— Дружно, мне кажется. По службе у Сергея большие неприятности, и это чуть не привело, к разрыву. Сергей там столкнулся с людьми нечистоплотными в делах, а ты знаешь его характер: он не терпит этого и не молчит. А Аня не понимала… У нее же святое правило: «Сказанное слово — серебро, не сказанное — золото». Потом, видимо, сама убедилась, что не права… А у тебя как дела?
— Ничего. Тихонько работаю. — А как планы на будущее?
— Планы? Готовлюсь к кандидатским экзаменам, К весне, думаю, столкну парочку, а потом надо будет взяться за диссертацию. Сейчас война, с этим делом как будто легче будет. А Сережка-то, значит, прогорел. Я слышал, его с работы снимают.
Дедушкин поднялся.
— Я пойду, Федя. До свиданья, — сухо сказал он и подумал: «Зашел проститься к товарищу, а нашел черт знает кого! Этот не упустит возможности пролезть, пока война».
Федор вышел проводить Дедушкина.
— Счастливо вернуться, Геннадий Иванович. — Вернусь…
Идя обратно в препараторскую, Федор с трудом пробился в коридоре сквозь поток людей. Все смеялись, шутили. Кто-то запел звонким голосом:
«Уходили комсомольцы», — прокатилось по всему коридору.
И вдруг Федор понял, что он один, совсем один, что никого из близких у него не осталось, что некого ему ждать, некому радоваться. Почему? В чем причина?
Вспомнился вдруг сегодняшний сон. Будто в институте его признали негодным работником. Каким беспомощным и обреченным он чувствовал себя! Словно почву из-под ног вырвали… И что хуже всего, он сам почти физически ощущал свою неспособность. Согласный с этим приговором, он умолял, просил оставить его в институте на любой, хоть самой маленькой работе.
«Что это я? За служебное положение начинаю дрожать?»— подумал он и тут же понял: да, он действительно дрожит за место в институте, он боится такой работы, как у Сергея, Ани и у других его бывших товарищей, потому что это обыкновенная работа, потому что она не позволяет выдвинуться, блеснуть…
Глава двенадцатая
Уральский полк, прибывший из Монголии на Карельский перешеек, в конце января выгрузился из вагонов и остановился в одной из прифронтовых деревушек.
Батарейцы разместились в двух маленьких домиках. Все понимали, что задержатся здесь ненадолго, и со дня на день ожидали переброски на передний край.
Николай, официально назначенный командиром взвода управления батареи, все дни был занят подготовкой радистов, телефонистов, разведчиков. А учить и учиться было чему. Многое надо было передумать, пересмотреть заново применительно к новым условиям. Ведь здесь — снега, лютые морозы.
Зима в этом году была действительно лютая: никто не помнил таких продолжительных холодов, и не только в Карелии. Даже в Поволжье зима была такая, что погибла большая часть испокон века стоявших там фруктовых садов.
Вечером четвертого февраля командира батареи капитана Гусева вызвали в штаб полка и приказали выслать разведчиков в район возможного прорыва линии обороны противника. В ту же ночь разведчики вместе с командиром взвода управления вышли на передний край.
По всему чувствовалось, что скоро начнется общее наступление.
Разведка, действовавшая раньше в этом районе, обнаружила несколько огневых точек противника, которые и были занесены на штабную карту, но ясно представить систему огня противника не было возможности. Финны стреляли редко, а впереди находилось озеро, которое видно было им как на ладони. Только в середине озера стояла камышовая заросль.
Командир полка решил выслать туда разведку, что-, бы выявить огневые точки противника, а батальон соседнего полка получил приказ с рассветом начать демонстративное наступление.
Поручить такое ответственное задание можно было только опытным разведчикам, и выбор командира полка пал на артиллеристов.
Николай потуже завязал капюшон маскировочного халата и резко бросил: — Пошли!
Он выбрался в глубокий снег и, разрывая затвердевший сугроб, пополз по-пластунски.
Приближались к самому опасному месту, Раньше здесь не раз бывали группы из дивизионной разведки. По их данным, шоссейная дорога, проходящая вдоль озера, простреливалась плотным огнем. Даже в относительное затишье финны не жалели на этот участок ни снарядов, ни пуль.
На обочине дороги Николай приказал остановиться. Ночь была светлая. Из-за леса поднималась луна. То и дело над головой с противным визгом проносились пули. Казалось, что идет беспорядочная стрельба, но опытное ухо улавливало другое: сначала ведет огонь один пулемет — справа налево, потом другой — в обратном направлении. Между очередями — перерывы. Короткие, но есть. Вот такой перерыв и надо использовать, чтобы перебежать шоссе.
Объяснив товарищам план действий, Николай приказал каждому как можно ближе подползти к шоссейной дороге.
