покупали отличные книжки в ярких лаковых переплётах.
— Это волшебные книги. Они ещё не написаны, — доверительным шепотом сообщил профессор Хвостатов. — Они ещё только зреют в умах писателей и художников. Это те книги, которые снятся им во сне. Правда, наутро они почти ничего не могут вспомнить.
— Почему? — огорчилась Катя.
— Потому, что в жизни волшебство трудно удержать, — грустно покачал головой профессор. — Всё ускользает, и мало кому это удаётся.
— Смотри, смотри! — зашептала вдруг Огуречная Лошадка. — Эта книга про меня!
Она вытащила из груды книг самую большую и толстую. На обложке была нарисована Огуречная Лошадка.
— «Удивительные приключения и весёлые похождения Огуречной Лошадки», — прочитала Катя.
Она с любопытством листала книгу, сдувая папиросную бумагу с оживающих картинок. Удивительное дело: на картинках она узнавала себя. Вот она верхом на Огуречной Лошадке летит над облаками. Вот они вместе сидят в высоких ромашках на лесной опушке. А вот они уже у Белок в их дупле пьют чай и весело смеются.
Лошадка рассматривала картинки через Катино плечо, и Катя чувствовала на щеке её лёгкое дыхание. Будто пахло свежими огурчиками.
— Листай дальше, — нетерпеливо шептала Лошадка. — Что там случиться с нами дальше?
Но дальше шли чистые листы.
— Нет-нет, друзья, новые страницы в этой книге появляются не раньше, чем с её героями происходит что-нибудь новенькое. Последняя страница в нашей книге будет о нашей с вами встрече.
Хвостатов осторожно закрыл книгу и поставил её на верхнюю полку.
Блестящий пузатый самовар занял почётное место посреди стола. Его окружили тарелочки с орехами, печеньем и вазочки с вареньем: и клубничным, и смородинным, и крыжовенным, и из бананов, и из лепестков роз, и из душистого горошка.
Катя тут же принялась всё пробовать, а профессор Хвостатов и Огуречная Лошадка уселись рядом и угощались рябиновой настойкой из маленькой чёрной бутылочки.
На огонёк прилетел Дятел. Он повесил на гвоздь свой красный картузик, одёрнул чёрную жилетку и протянул хозяйке букет ромашек. Потом подсел поближе к самовару и стал громко колоть сахар клювом.
— Помню, как мы учились в лесной школе, — поглядывал Дятел на профессора. — По художественному свисту у меня всегда были двойки.
— Зато на уроке труда ты лучше всех делал дырки в табуретках!
После чая Дятел выстукивал на краешке стола марш собственного сочинения, а профессор подыгрывал ему на фортепьяно. Кате очень понравился марш.
Стук-стук-стук! Бах-бах-бах! Тук-тук-тук! Блямс! Блямс! — отбивала Белочка ложкой по самовару.
Вдруг в потолок нервно забарабанили. Белки разом замерли, улыбки на их лицах погасли. Дятел тоже замер, вытянув нос.
— Соседи, — виновато сказал профессор. — Две вороны. Им рано вставать на работу.
Дятел откланялся и молча нырнул из дупла в сумерки. Тут только Катя увидела, что наступает ночь, и месяц встаёт из-за леса, и коростель скрипит во ржи.
— Скорее домой!
Утром Катя быстро съела яичко, выпила какао и, чмокнув бабушку в щёчку, побежала гулять.
— Как позову, чтоб сразу же домой, — строго наказала бабушка. — Чтоб я тебя по всем дворам не искала!
— Ладно! — крикнула Катя, запирая калитку.
Она сорвала травинку, и петушиный крик взлетел над посёлком. Из пыльных лопухов в канаве поднялась голова Огуречной Лошадки.
— С добрым утром! — зевнула она.
Катя засмеялась, глядя, как она старательно катается по росистой траве. Когда бока Огуречной Лошадки стали чистыми и блестящими, а хвостик весело вздёрнулся вверх, Катя уселась на неё верхом.
— Поскачем! Полетим! Понесёмся! — крикнула Катя.
— Давай лучше сегодня никуда не поскачем, а полежим в тенёчке, — попросила Огуречная Лошадка.
— А как же чудеса? Сама же обещала, что всё время будут чудеса, а теперь в тенёчек?
— Совсем не обязательно летать, чтобы были чудеса, — зевая, ответила Лошадка. — Можно просто растянуться в траве и смотреть в небо. Меня всю ночь кусали комары… я не выспалась.
Они улеглись рядышком на травке, и Катя стала прилежно смотреть на облака. Лошадка, положив голову Кате на колени, уснула.
Сначала всё было обыкновенно: облака как облака. Потом они превратились в бело-розовых овец. Их гнал совсем седой старик верхом на ослике. Потом пришёл караван белых верблюдов. На их горбах сидели погонщики в чалмах и лёгких покрывалах. Они лизали эскимо на палочках.
Вслед за ними, тяжело раздувая серые бока, спешил огромный слон. Он торопился, лёгкая попона развевалась на ветру. Он свивал в кольцо и снова разворачивал тёмный хобот. И сразу побежало, сгрудилось овечье стадо. Старик на ослике затерялся среди овец. Столпились и закружились на месте верблюды. Отнимая у ветра свои лёгкие одежды, склонились к их шеям погонщики. И слон, раздуваясь на глазах, закрыл всех своим огромным сизым брюхом. Вскинув хобот, он затрубил, затопал — рёв и гул докатились до земли.
Верблюды побежали. Из тюков на их спинах посыпались, сверкая, жемчужины. Они сыпались на поляну, барабанили по лопухам, по стволам деревьев, прыгали по дорожке и, едва коснувшись земли, превращались в градины и дождевые капли. Но дождь, едва начавшись, прошёл стороной.
Катя, обняв Лошадку, сидела под деревом и не верила своим глазам: ведь только что всё было волшебной восточной сказкой и вдруг превратилось в грозу. Она хотела спросить у Лошадки, как это всё получилось, но та спала, уткнувшись носом в Катины коленки. Катя сидела не шевелясь, чтобы не разбудить её, и осторожно оглядывалась. Лошадка сказала, что чудеса — везде, просто надо уметь видеть.
И тут она увидела, как на травинку сели две стрекозы: большая и маленькая — мать и дочка, а может быть, бабушка и внучка.
— Носить очки совсем не стыдно! — говорила большая Стрекоза, протирая кончиком крылышка толстые стёкла своих очков. — Я, например, в очках родилась и ничуть не жалею! А ты всё упрямишься. Ну хорошо, не хочешь с голубыми стёклами, давай закажем с жёлтыми! — И они, затрещав крылышками, полетели заказывать очки.
А мимо Катиной ноги промчалась команда жуков-пожарников. Машины, жужжа, одна за другой ныряли под корень, мостиком изогнувшийся над дорогой, и, выскочив из тоннеля, мчались дальше. Катя не успела опомниться и сообразить, куда они мчатся и где пожар, как совсем рядом увидела Муравья. Он был в матросской тельняшке и в кепке козырьком назад. Изо всех сил упираясь в бок крупной земляничины, Муравей катил её куда-то.
— И — раз! И — два! И — три! — командовал он сам себе.
Сочная ягода тяжело поворачивалась и переваливалась, оставляя за собой красный сиропный след. Тельняшка его была в пятнах земляничного сока. Упёршись в Катину коленку, Муравей остановился. Он присвистнул и повернул кепку козырьком вперёд.
— Ух ты, через какую гору лезть надо! Ладно, сперва искупаюсь! — И он направился к листу подорожника, в котором, как в чайной ложечке, дрожала дождевая вода. — Ух ты! — Он нырнул и, выскочив на середине листа, поплыл.
Катя сидела не дыша. Лошадка сладко спала, и будить её было жаль. Вот бы они посмеялись вместе! Муравей искупался. Тельняшка на нём сама собой выстиралась. Он снова подбежал к земляничине. Катя
