Андрей услышал, вернулся в палатку. Теперь он был взбешен.
— Если вы еще хоть слово скажете о женщине, я вам дам пощечину.
Кулагин свирепо выкрикнул:
— Черт! — и бросился вперед.
На этот раз все офицеры бросились к Кулагину, который тяжело дышал и ворочал маленькими свирепыми глазками. Но он успел протянуть руку к груди Андрея и сорвал металлический конец аксельбанта. Андрей вырвался из объятий кандидата и доктора. Пальцы его едва скользнули по жесткой, небритой щеке Кулагина. Офицеры, как гончие на волке, повисли на великане, и вместе они опрокинули стол. Свеча потухла. Доктор уводил Андрея. В темноте ругался Кулагин. В солдатских палатках чиркали спичками, и наружу выглядывали сонные головы без шапок.
Андрей, успокоившись, позвал Мигулина и, узнав, что лошади готовы, пошел к дороге.
Прохладным ветром в разгоряченное лицо встретила Андрея светлая ночь. В палатке Герста качающимся пламенем горела свеча. Герст неохотно, но все же стал собирать в порттабак папиросы. Его аккуратная, словно накрахмаленная фуражка была надвинута еще глубже, отчего прямой германский нос его и крутой упрямый подбородок казались еще длиннее и резче.
Андрей шел позади Герста по тропинке и смотрел на прямые плечи и узкую талию поручика. Он чувствовал, что под спокойствием этого аккуратного, выдержанного человека кроется разлад, своеобразная драма. Андрей вспомнил таинственное самоубийство Фукса у Болимова. Но то был простой, едва грамотный солдат, оторванный от плуга колонист-землепашец, а это интеллигент, офицер, с детства воспитанный в духе шовинистической любви к процветающей родине, ее победам и растущей воинственной силе. Теперь он брошен в ряды армии, которая грозит гибелью всем далеко идущим мечтам.
Конечно, Герст не покончит с собою. Герст — не герой. Это интеллигент-обыватель, высшей мечтой которого являлось участие в большом деле, принадлежавшем дяде по матери, крупному судовладельцу, в руках которого были почти все пассажирские линии между Либавой и восточнопрусскими портами… Война принесла семейству Герста одни неприятности. В германской армии сражались его двоюродные братья. Доходы его дяди, с прекращением рейсов по Балтийскому морю, исчезли. Все складывалось неудачно, а погоны русского офицера жгли… Он, разумеется, никогда не делился с Андреем своими сокровенными мыслями, но Андрей, как и другие, ясно видел, что Герст сознательно ищет способов отсидеться в парке, пока пройдет эта заваруха и настанут дни, когда оживет Либава и застучат винты дядиных судов, которые, может быть, пойдут под германским флагом.
По дороге ехали молча. У начала аллеи оставили коней и пошли к парку. В лунном свете поле лежало туманным озером, кусты казались скалами и островками. В туманах бродили овцы с серебристыми колокольчиками и громко лаяли собаки-овчарки. Одна из них бросилась к офицерам с громким лаем. За нею издали серебристыми комочками мчались другие.
Герст не выносил собак, боялся и нервничал. Он сам бросился на переднюю собаку и выругался по- немецки. Собака отскочила, но сейчас же прянула вперед с новой силой. Герст не выдержал и выхватил шашку, готовый вступить в бой с громко лающей стаей.
Луна блеснула на лезвии. Где-то далеко, надрываясь, кричал пастух:
— Белка, Шарик, сюда!
Андрей, неожиданно для самого себя, сказал, вкладывая в слова злую насмешку:
— Офицер русской армии с обнаженной шашкой против собак!
Герст повернулся к Андрею:
— Неуместная острота, прапорщик. — Он тут же вложил шашку в ножны и теперь, стараясь не обращать внимания на наседавших собак, зашагал к парку.
Лидия сейчас же выбежала из темноты парка в белом платье и белых туфлях. В руках у нее был сверток с сапожками. Она была весела, и глаза ее искрились смехом.
Теперь, если Андрей ехал рядом с Лидией, Герст отъезжал в сторону, рысил впереди или плелся далеко позади. Когда Лидия говорила с Герстом, Андрей старался держаться поодаль.
— Да что с вами сегодня такое? — не выдержала наконец девушка. — Что вы, повздорили?
Андрей, взбешенный желанием Герста углубить ссору, рассказал Лидии о собаках и шашке и повторил дословно свою фразу и ответ Герста.
— Ай, как нехорошо, друзья! Нехорошо, — с искренним огорчением начала было Лидия, но вдруг сбилась с тона и сама фыркнула, как школьница, которой подруга сделала удачную гримасу из-за спины учителя. Ясно было, что она вообразила себе Герста, воюющего с псами.
Андрей хотел было заговорить о чем-то постороннем, но Герст приложил руку к козырьку:
— Простите, не буду мешать вам. — И, дав шпоры коню, умчался в серебристый туман ночи.
— Ну вот и рассорились, — сказала Лидия. — А из-за чего? Ведь он славный. Я привыкла к вам обоим.
Андрей молчал.
— Вы были не правы, Андрей. Вы его все-таки обидели.
— Я был невежлив, с этим я согласен. Но я боюсь только одного: может быть, уехать следовало мне?
Лидия подъехала ближе и пальцами, затянутыми в перчатку, стала играть поводьями Андрея.
— Все-таки можно было обойтись без ссоры, но если уж случилось, то хорошо, что случилось именно так. — Она стегнула коня стеком и помчалась вперед карьером. Белое платье вырывалось на скаку из-под плаща. Кусты вставали и тотчас же исчезали. Воздух свистел в ушах. Лошади были в мыле, когда кончилась эта бешеная скачка по лунным дорогам. Перед ними встал темный бор, где они были накануне втроем.
Лидия сошла с коня. Андрей привязал лошадь к дереву и бросил шинель на землю.
Теперь они были вдвоем. Зачем она так неслась, скакала в темноте, рискуя налететь на окоп или проволоку? Ясно, она была возбуждена не меньше, чем он…
В голове шумело. Было то возбужденное состояние, которое облегчает самые необузданные поступки…
Белое платье волновалось в лунном свете. Но руки ее уперлись ему в грудь, хотя губы, раскрывшись, отвечали на поцелуй. Он шептал что-то невнятное, настойчивое…
— Ни за что… ни за что…
— Не любишь?
— Так… нет… никогда…
Андрей резко отодвинулся, сел на траву, но сейчас же вскочил и стал отвязывать лошадей. Нужно было идти против себя, иначе можно было броситься и задушить эту девушку. Это мстили за себя сотни однообразных ночей, когда жгла подушка и хрустели пальцы…
Лидия медленно поднималась. Андрей почти вырвал из-под нее плащ и накинул ей на плечи. Поднимаясь в седло, она была тяжела и неловка.
— Сердишься? — сказала она уже у фольварка.
— Не то… Впрочем, злюсь, конечно… Но на себя.
— Мне хорошо с тобою… Но ведь мы… чужие.
— Ну давай станем… не чужие.
Девушка подалась в седле в сторону Андрея.
— Но только тут, на фронте… и завтра же. Здесь есть полковой священник. — Андрей никогда впоследствии не мог вспомнить и понять, как вырвались эти слова. Злая шутка или зыбь еще не утихшей бури в крови?
— Ой, нет, нет, милый! Без отца?.. Убьет… лишит наследства… С сестрой так было… А без денег я жить не могу. Уж я такая. — Она каялась без всякого раскаяния, дерзко смотрела в глаза. — Ведь у тебя ничего нет, милый?
— Уже светает. Идите, Лидия.
На этот раз Андрей ускакал, а девушка все еще стояла у гнилой упавшей ограды.
Рано утром Андрей вошел в палатку Герста.
Поручик что-то искал под койкой. Он поднял налившееся кровью и удивленное лицо.
— Я пришел просить у вас прощенья, Ганс Карлович. Все это было очень глупо. И эта женщина… Я тоже не поеду больше туда.
