Герст повел узкими бровями. Он с трудом приискивал русские слова для своих мыслей.
— Нет, зачем же? Я постараюсь забыть ваши слова. Но это никак не может быть связано с вашими встречами с госпожой… Лидией Николаевной…
В столовой палатке все были в сборе, кроме Кулагина. Кельчевский сообщил Андрею, что ссора с Кулагиным будет рассмотрена офицерским судом чести.
— Нельзя все-таки иначе… Ведь вы чуть не передрались. По-видимому, дело мирно не кончится. Ведь вы оба офицеры.
Мысль о дуэли никак не входила в сознание Андрея. Он прочел множество романов, в которых герои стрелялись из-за женщин и по другим, всегда каким-то трагическим, поводам.
Но воспоминание о Кулагине несло только ощущение гадливости. Самоуверенный грубиян, у которого два достоинства: крепкие кулаки и набитый бумажник. Человек, для которого издеваться над слабым — величайшее и притом откровенное наслаждение. Такого хлестнуть стеком… Но стреляться?
Офицеры, члены суда чести, собрались в дивизионе. Туда вызывали свидетелей, но так и не определили, кто был оскорбителем. Предложили принести взаимные извинения или же стреляться.
— Я извиняться не буду, — сказал Андрей. — Все это комедия, но если это неизбежно, пусть будет поединок.
Он ушел с Мигулиным в лес, прикрепил шестерку треф к стволу сосны и выпустил в нее за двенадцать шагов всю обойму нагана. Только одна пуля засела рядом. Но никак нельзя было вообразить человека вместо карты…
«Какая чушь, неужели нельзя выстрелить в заведомого негодяя!.. Тряпка я, что ли?»
Зато Мигулин долго хвастался успехами прапорщика в стрельбе среди своих и офицеров.
Вечером пришел Иванов. Долго кашлял, мычал, мялся и вдруг буркнул:
— Дурацкая история!
Андрей рассмеялся.
— Да, неумно.
— Слушайте, он в канцелярии. Здесь. Он согласен извиниться, только чтобы не очень там… жесткая формула…
Андрей молчал.
— Так я позову.
Кулагин вошел и сразу, не подавая руки, сел на скамью. Он провел широкой ладонью со лба к затылку, как будто хотел снять с себя скальп, и сказал:
— Ну что же, нужно извиняться? Ну, я извиняюсь… Только вы уж лучше меня другой раз не задевайте. Я горячий.
Андрей, не вставая, взял протянутую руку.
— Ну, пошли ужинать, — сразу предложил Иванов и вдруг цинично прибавил: — Finita la comedia!
Неделю Андрей выходил из избы только на обед и в канцелярию. Солдат-санитар принес ему однажды письмо. Розалия Семеновна от имени княжны и сестер просила его прибыть в отряд в ближайшее воскресенье к восьми часам вечера. К приглашению была приложена записка Лидии: «Нехорошо забывать друзей. Жду с нетерпением».
— А, все равно! — махнул рукой Андрей. — Скажи: приеду и благодарю…
V. Княжна
Княжна вышла не сразу. Офицеры стояли у окон, картинно опираясь на шашки. Сестры сидели на уцелевших от военных разгромов протертых креслах. Говорили полушепотом. Это делалось для новичков, которые должны были сразу почувствовать, куда они попали. Сестра Недзельская, при спущенном модераторе, одним пальцем подбирала какой-то мотив. Тень от пальмы падала на ее строгое лицо, на клавиши рояля. Рядом с нею стоял тонкий, как стебель подсолнечника, молодой сапер и глядел на нее влюбленными глазами.
В углу у двери, слегка развалясь в кресле, сидела Розалия Семеновна — старший врач пункта, еврейка, о которой офицеры говорили: «Красива, как библейская Юдифь».
В этом кругу, где слово «жид» произносилось с той серьезностью и с тем же барским презрением, как и в литовских и мазовецких замках два столетия назад, ее терпели из уважения к ее познаниям, такту и необыкновенной красоте.
Розалия Семеновна, в свою очередь, по каким-то непонятным причинам терпела это окружение чванных бар и не стремилась перейти в другой, более демократический лазарет. Но зато во всей ее фигуре, в положении рук, в чертах лица, в нарочитых медлительных интонациях голоса чувствовалось постоянное, утомительное напряжение.
На вечерах вокруг нее всегда собирался кружок молодых офицеров, которым легко и приятно было беседовать с этой развитой, находчивой женщиной, пока они еще не почувствовали, что слишком большое внимание, оказанное красавице еврейке, будет принято остальными женщинами во главе с княжной как признак дурного тона.
Когда вошла княжна, все встали. Мужчины — так, как встают при входе офицера в высшем чине, сестры сделали вид, что им уже давно пора было приняться за хлопоты по хозяйству, а Розалия Семеновна пошла навстречу княжне.
Княжна поцеловала врачиху и, держа ее за руку, остановилась посредине большой, плохо освещенной комнаты с голыми стенами. Вскинув с легким щелканьем золотой, с перламутром лорнет, она обвела взглядом всех присутствующих. Головы офицеров склонились одновременно, как колосья на ветру.
Трудно было решить, осталась ли довольна княжна составом приглашенных. Ее полное, почти округлое лицо, с разливом яркого, но уже не девичьего румянца, было невозмутимо. Глаза улыбались, но улыбались отдельно от всего лица, потому что рот был крепко сжат, обнаруживая только узкие, острые на концах полоски розовых губ.
— Я очень рада, — произнесла она не то с французским, не то с итальянским акцентом. — А, и вы здесь, мосье Бутусов? — обратилась она к поклоннику Недзельской. — Очень рада буду еще раз слушать ваше пение. — Ее плохой русский язык казался офицерам лишним признаком аристократизма.
Офицеры по очереди подходили к княжне, некоторые называли фамилии, щелкали шпорами и отходили.
Андрей вышел из угла, где оставила его Лидия, и тоже пошел к княжне.
Подняв лорнет, княжна оглядела его с ног до головы.
— Ах, Костров? Помню. О вас говорила мне Лидия. Буду очень рада, если вам у нас понравится.
Андрей опять ушел в свой угол, продолжая наблюдать за присутствующими.
Лидия выбежала из маленькой боковой двери, возбужденная, с пылающими щеками.
— Прости, пожалуйста, — шепнула она, на одну сотую часть секунды приникая к Андрею. — Мы сейчас из Минска получили торты. Ты уже представился княжне? А мое платье тебе нравится? Это парижское.
На белом тончайшем шелку были нарисованы огромные тусклые бабочки, опускавшиеся на яркие вишни и сливы. Из-под пышных оборок чуть выглядывали острые кончики белых атласных туфель. На декольтированной шее теплыми фиолетовыми огоньками поблескивал жемчуг. Андрея коробила эта неуместная, нелепая роскошь. Даже княжна была в костюме сестры. Она прошлась лорнетом по Лидии и отвернулась.
— У вас здесь можно совсем забыть, что мы на фронте.
— Так ведь это же хорошо, милый!
Андрей молчал, пристально осматривая наряд девушки.
— Ты недоволен? — поняла Лидия. — Вот странно! И сестры некоторые… Но те больше из зависти. Ну, я сниму. Только платье оставлю. Хорошо? — заискивающе заглянула она в глаза. — Зачем же я все это
