Вошел молодой солдат с пухлыми розовыми щеками, доложил:
— Мальчишке стало хуже, господин капитан. Что прикажете?
— Приведите безногого партизана, — распорядился Моренц. — Потом давайте мальчишку.
Солдат вышел.
Двое гестаповцев ввели Ивана Глыбу. Рыбак остановился посреди комнаты и угрюмо оглядел немцев. Большой, сильный, он, казалось, заполнил собой половину помещения, и полковник фон Зиммер невольно отодвинул свое кресло подальше в угол. Несколько минут все напряженно молчали, с интересом разглядывая рыбака. Наконец Моренц кивнул переводчику, и лысый немец спросил:
— Фамилия?
— Глыба, — коротко ответил Иван.
— Имя?
— Иван.
— Партизан?
— Да.
Моренц снова посмотрел на переводчика, и тот замолчал... В это время Иван увидел, что Штиммер, полковник и переводчик повернулись к двери. Иван тоже посмотрел туда: на полу, в изодранных штанишках, без рубашки, с закрытыми глазами лежал Ленька. Это был не тот Ленька, который командовал на шхуне невидимыми матросами. Не тот Ленька, который терся лицом о колючие щеки Ивана, стыдливо ласкаясь к брату. На полу лежало маленькое искалеченное тельце. Худые, почти прозрачные руки были раскрыты, белесые кудряшки прилипли ко лбу.
Иван подошел к Леньке, осторожно взял его на руки. Ленька открыл глаза и посмотрел на Ивана.
Сперва, кроме боли и отчаяния, Иван ничего не увидел в глазах Леньки. Но вот что-то похожее на слезы заволокло неподвижные зрачки, и ресницы дрогнули.
— Брательник!.. — прошептал Иван.
Прижав Леньку к груди, он стоял перед его палачами и раскачивался из стороны в сторону, ничего не видя и не слыша.
Ленька хотел поднять руку, обнять брата, но рука не слушалась. Тогда мальчик с усилием приподнял голову и улыбнулся.
— Все! — крикнул Моренц солдату, который стоял у двери. — Выбросьте мальчишку вон. Он больше не понадобится.
Солдат взял под козырек:
— Слушаюсь, господин капитан.
— Поручите эта дело русскому, как его, черт возьми... Калугину. Идите.
Иван был уверен, что, если он добровольно явится к гестаповцам, Леньку выпустят. Что будет с ним самим, рыбак не думал. Братишку надо было спасти, хотя бы для этого пришлось самому погибнуть. Правда, в каком-то далеком тайничке сознания теплилась надежда, что ему удастся бежать. Он ведь не Ленька, у него хватит сил и ума...
Встреча с Ленькой вначале придавила Глыбу, поколебала его. Но это продолжалось недолго. «Там, на воле, — думал рыбак, — найдутся люди, которые вырвут братишку из рук этого немецкого прихвостня Петра Калугина и доставят его к матери. Христо Юрьевич наверняка сумеет разузнать обо всем... Малыш выживет... Он еще побегает по палубе шхуны...»
— Полковник фон Зиммер и капитан Моренц обещают сохранить тебе жизнь, даже выдать денежную награду, если ты скажешь, где шхуна и ее команда, — скрипучим голосом проговорил переводчик.
«А Петро Калугин, — продолжал думать Иван, ничего не слыша, — попадется на аркан. Эх, гад, продался!..»
— ...денежную награду... — наконец донеслось до него, и он поднял голову.
Теперь лицо рыбака было спокойным и, как почти всегда, насмешливым.
«Эх, фрицы, фрицы! — усмехнулся про себя Иван. — Русского человека купить захотели. Ивана Глыбу!»
— Что господин немец сказал? — переспросил Глыба.
— Полковник фон Зиммер и капитан Моренц обещают сохранить вам жизнь, — опять повторил немец, — и даже видать денежную награду, если вы скажете, где шхуна, Шорохов и остальные...
— Награду, говоришь, обещают?
— Да, да! — оживился переводчик. — Большую награду.
— Ага, это неплохо. Сколько ж дают?
— Тысячу марок! — громко сказал Моренц.
— Да ты что, очумел? — усмехнулся Иван. — За такую шхуну — тысячу марок! Пять тысяч, господа немцы, не меньше!
Моренц быстро проглотил рюмку коньяку и пососал кусочек лимона. Он было подумал, что рыбак смеется над ними, но сейчас он услышал в голосе партизана такое искреннее возмущение, что невольно поверил в этот торг.
— Пять тысяч получать! — громко воскликнул он. — Немцы есть щедро!..
— Да я и не говорю, что вы нещедрые, — согнав с лица усмешку, угрюмо сказал Глыба. — Брательника наградили по всем статьям. Ну, да ладно. Пять тысяч за шхуну — это можно. А за товарища Шорохова и остальных?
— Что есть? — спросил Моренц.
— За шхуну, говорю, господин, пять тысяч подходяще. А за товарища Шорохова и остальную команду надо ж отдельно? Или как?
Теперь Моренц уже не сомневался, что рыбак издевается над ними. В глазах у гестаповца мелькнул недобрый огонек, и губы опять искривила гримаса гнева. Он стукнул кулаком по столу, закричал:
— Этто!.. Этто!.. Мерзавка есть! Будешь все сказать! Все!
— Ну, распалился господин немец, — проговорил Глыба. — Настоящая мерзавка. Я с тобой, дурак, по-человечески разговариваю, а ты орешь, как ишак...
Моренц сорвался с места, подскочил к Ивану. Размахнувшись, он с такой силой ударил рыбака кулаком по лицу, что Глыба не устоял и, пошатываясь, попятился. Из виска его сочилась кровь.
— Знатно! — признался Иван. — Набил, сволочь, руку.
Штиммер подал Моренцу плеть. Но тот сел за стол, придавил кнопку, и в комнату вошли два гестаповца. Они скрутили Глыбе назад руки, и тогда Моренц снова встал.
— Будешь сказать? — прохрипел он.
Иван покосился на плеть и, будто испугавшись, отшатнулся.
— Буду сказать, — ответил он.
— Ну?
— Чего — ну?
— Где есть шхуна? Где есть все?
Иван шагнул к Моренцу, посмотрел на него долгим ненавидящим взглядом. Немец не опускал глаз. И в них Иван увидел такую же ненависть. Страшную, беспощадную ненависть. Глыба понял: перед ним жестокий, сильный враг, который привык добиваться своего любой ценой.
Иван внутренне содрогнулся, но сказал с необыкновенным спокойствием:
— Дурак ты, Моренц! Дурак потому, что ничему не научился у наших русских людей. И еще потому...
Моренц не дал Ивану закончить: тяжелая плеть мелькнула в воздухе.
С первых же ударов глаза Глыбе залило кровью. Свет в комнате показался темно-желтым, а фигуры немцев расплывались перед ним, как масляные пятна на воде.
Наконец Моренц бросил плеть в угол, подошел к столу и выпил подряд несколько рюмок коньяку.
— В карцер! — бросил он солдатам.
Но Иван Глыба уже не слышал этих слов. Он был без сознания.
