видоизмененных коммун. «Красная газета» 5 марта 1932 г. писала: «Из-за отсутствия топчанов и матрасов в общежитиях спят по двое на одной постели. Имеется много случаев, когда спят прямо на полу. Семейные и одиночки помещаются в общей комнате… на 35 200 проживающих в общежитиях 212 строительных организаций имеется всего лишь 2600 одеял»[364]. Такие условия жизни в большинстве бараков повергли в ужас даже ЦК ВЛКСМ. В срочном порядке было решено во всех крупных промышленных городах, и в том числе в Ленинграде, провести конкурсы на лучшее содержание рабочих общежитий. VII Всесоюзная комсомольская конференция в июле 1932 г. постановила «систематически бороться за создание уютного рабочего жилища, за чистоту в бараках и общежитиях»[365]. Как любая кампания, на время и «борьба за порядок в бараках» возымела некоторый эффект. Где-то появилась мебель, общие прачечные, столовые.
Однако повседневным заботам мгновенно постарались придать политический оттенок. Секретарь ЦК ВЛКСМ Косарев, призывая всего лишь навсего организовать нормальные условия жизни рабочих в фабрично-заводских общежитиях, писал: «Борьба за теплый барак — это борьба с классовым врагом и его агентурой, использующим наши слабые места во вред социалистическому строительству»[366]. Не удивительно, что малейшие успехи на «жилищном фронте» при любой возможности рекламировались и демонстрировались иностранцам. Так, группе французских журналистов, посетивших Ленинград в 1934 г., в первую очередь было показано новое общежитие Кировского завода. Один из корреспондентов писал впоследствии: «По стенам стояло шесть кроватей, около каждой кровати была тумбочка, на ней — неизбежная пудреница, мыло, кое-где ручное зеркальце, обернутое в бумагу, сумочка. Одна из девушек лежала под простыней, выставив из-под нее голые руки, на голове у нее был красный платочек»[367]. Даже в данном случае бытовые условия были весьма далеки от нормы: при комнате не было санузла, отсутствовали шкафы, на всех был один общий стол, за которым и ели и занимались. Судя по некоторым деталям, обстановка в общежитии была явно инсценирована для посетителей. В середине 1936 г. благоустройством барако-общежитий попытались, по предложению Орджоникидзе, заняться жены крупных хозяйственников и руководящего инженерно- технического состава. Парадный, печатавшийся на шикарной глянцевой бумаге журнал «Общественница» публиковал статьи о том, как окультурить быт жителей бараков. Прежде всего считалось необходимым разделить огромные и грязные помещения на отдельные комнаты. Некоторые западные и российские исследователи воспринимают эти публикации как проявление интереса властных структур к усилению приватности жизни советских людей. Действительно, жены-общественницы пытались пропагандировать новые нормы общежития: «Одна кровать с другой не должны соприкасаться даже изголовьями, совершенно недопустимы общие нары. Сидеть на кроватях или хранить на них какие-либо вещи следует строго воспретить. К… каждой кровати нужно оставить свободный проход шириной не менее 0,35 метра; кроме того вдоль кроватей должен быть общий проход шириной не менее 1,5 метра» [368]. В Магнитогорске удалось внедрить этот проект в жизнь. Ленинградским рабочим повезло значительно меньше.
В феврале 1937 г. комиссия представителей областного совета профсоюзов и обкома комсомола провела обследование 1700 рабочих общежитий, итоги которого были изложены в докладной записке на имя руководителей партийной организации города А. А. Жданова, А. Я. Щербакова, А. И. Угарова. На первой же странице документа участники обследования отметили: «Общежития не оборудованы в соответствии с минимальными требованиями, содержатся в антисанитарных условиях»[369] . На деле это означало следующее. Общежитие фабрики «Рабочий» было расположено в зданиях бывшей Александро-Невской лавры. Этот архитектурный ансамбль еще в 20-е гг. был превращен в огромный жилой массив, и уже тогда люди, оказавшиеся в нем, обращались с жалобами в Жилищный подотдел Ленинградского губернского отдела коммунального хозяйства. Общее собрание жильцов Невской лавры в октябре 1924 г. констатировало: «Лавра уже есть окраина города, к семейному жилью как строящаяся для монахов не приспособлена и возможные даже приспособления, как-то кухонные плиты, рабочие делали за свой счет. Печи старинной работы, несовременные, требующие внутреннего ремонта В большинстве квартир:
1) вышина потолков 8–9 аршин погонных, холод, неуютность, 2) водопровода нет, 3) Уборные общие и тоже не в порядке. Прачешной нет, помойных ям нет, рядом кладбище» [370]. Тогда, в середине 20-х, власти решили прекратить поселение в зданиях Лавры, но к середине 30-х гг. вновь использовали их, на этот раз для рабочего общежития. Обследование 1937 г. выявило, что люди живут по 80 чел. в одном помещении, которое не проветривается. Никакой мебели, кроме кроватей, нет, не осуществляется стирка белья, хотя «постановление Ленсовета обязывает хозяйственные органы стирать белье 1 раз в декаду за счет проживающих»[371].
Не лучше была обстановка и в общежитии Мясокомбината. Там на 46 чел. имелось всего 33 койки, отсутствовало кухонное помещение, на всех был лишь один водопроводный кран. Общежития фабрики «Возрождение», по свидетельству членов комиссии, «уплотнены сверх всякой нормы: норма, установленная Ленсоветом на одного человека 4,25 кв. м, а в комнате 30 метров поселены 20 чел. Им даны лишь 14 коек. В общежитии нет уборных, нет умывальников»[372]. По сути дела это были настоящие рабочие казармы, но советского образца. Здесь отсутствовала имевшаяся в бытовых коммунах, пусть насильственная, но в большинстве случаев искренняя забота коллектива о своих членах, однако оставалась унижающая человека публичность быта и зачастую его полная неустроенность.
Условия повседневной жизни в советских рабочих казармах формировали и соответствующие нравы их обитателей. Члены комиссии отмечали, что в общежитиях «имеет место пьянство, хулиганство, драки, прививается нечистоплотность и некультурность… нет никаких развлечений, целый день играют лишь в карты и пьют водку, процветает воровство». Люди, чуть более требовательные к условиям жизни, чем основная масса, часто впадали в глубокую депрессию. Одна из проживавших в общежитии фабрики «Рабочий» девушек заявила: «Вечный шум, гам, ругань, пропажи и упреки. За все три года, что я прожила в этом общежитии, не было ни одной интересной лекции, ни одного мероприятия, что помогло бы рассеяться и задуматься над жизнью с общественной точки зрения. Ввиду всех этих условий я бросила учиться в школе среднего образования. Огромное желание сделать много, но попадешь «домой», и приходят все, появляется озлобленность, обида за невнимание и все время хочется плакать»[373] .
Депрессия была еще не самым худшим последствием жизни в советских коллективных трущобах. Писательница Кетлинская, которую трудно обвинить в нелюбви к социализму в его бытовых проявлениях, тем не менее вынуждена была заметить, что «нет местожительства более затягивающего, чем общежитие», «тут создается обособленный круг интересов и отношений, со своим кодексом чести, со своими бытовыми устоями и требованиями»[374]. В общежитиях, а не в коммунах пришлось остаться нескольким поколениям ленинградцев. В крупнейшем культурным центре страны, каким был Ленинград, ширилась социальная база для развития так называемой «барачной субкультуры». Ее элементы постепенно проникали через язык, стиль одежды, формы проведения досуга, бытовые привычки в жизнь устойчивых слоев населения Ленинграда.
Идея коммун не родилась впервые в России и не умерла вместе с СССР. Человечество и сегодня не может решить, что является нормой, а что аномалией — индивидуализм, который чреват общественной анархией и социальным распадом, или коллективизм со свойственным ему подавлением личности и пренебрежением к ее правам. На Западе ныне весьма популярны идеи «коммунитаризма», который должен уравновесить эгоцентрический индивидуализм и нивелирующий коллективизм, индивидуальные права и социальную ответственность[375]. В действительности же социалистического города, каким стал Петербург — Ленинград к концу 30-х гг., коллективное жилище превратилось в норму, которая порождала социальные патологии. Попытки насильственной инверсии здесь потерпели явный крах.
Глава III
Прямое нормирование повседневности
