С. Н. Цендровская, описывая переезд своей семьи в город из деревни, где они жили во время голода гражданской войны, подчеркивает, что сперва пришлось обосноваться в одной комнате на Петроградской стороне. Но менее чем через полгода, в начале 1924 г., «родители нашли отдельную двухкомнатную квартиру на Крестовском острове… в старом частном деревянном доме…» [390]. Довольно легко разыскала после переезда в 1925 г. из Москвы удобную отдельную квартиру на Большой Морской улице и Н. Я. Мандельштам[391].
Стремлению возродить индивидуальное жилье как норму повседневности способствовало и появившееся при новой экономической политике кооперативное строительство. При крупных заводах города — «Красном путиловце», Балтийском, Адмиралтейском — создавались кооперативы, пайщики которых уже в 1925–1926 гг. получили первые квартиры на Тракторной улице. Дома там были с удобствами: электричеством, водопроводом, канализацией. Но, пожалуй, главным преимуществом являлось то обстоятельство, что жилье находилось недалеко от места работы пайщиков. Получали здесь маленькие, но преимущественно отдельные квартиры[392].
Однако повседневность Ленинграда середины 20-х гг., постепенно превращавшегося в мегаполис, порождала и потребность в относительно малометражном жилье, обычной формой которого являлась комната. Вновь появившиеся квартирохозяева возродили традиционную практику сдачи комнат в квартирах. По подсчетам Е. Герасимовой, в эти отношения было вовлечено в 1926 г. более половины населения Ленинграда[393]. И все же совместное существование людей в такого рода жилье не потребовало выработки особых норм взаимоотношений. Жизненную стратегию в данном случае определяли квартирохозяева. Они подбирали съемщиков, соответствовавших представлениям о «приличном человеке». Любопытное подтверждение этой ситуации имеется в воспоминаниях художника В. И. Кудрова. Он описывает, как после демобилизации в 1927 г. искал в Ленинграде комнату по объявлению. «Чтобы не пугать никого своим солдатским видом, переодеваюсь во все чарушинское (одежда художника Е. И. Чарушина. — Н. Л.) — известно, что по одежке встречают, — и хожу по адресам, — пишет Кудров. — На 8-й линии попадаю в большую богатую квартиру, где сдается комната с мебелью… Разыгрываю из себя молодого человека из «хорошего дома». Все идет как нельзя лучше, цена божеская, и я, не раздумывая, соглашаюсь»[394].
Но бытовые практики НЭПа постоянно корректировались идеологическими и властными структурами, не планировавшими полностью возрождать нормы городской жизни, сложившиеся в Петербурге к началу XX в. Демуниципализация охватила далеко не весь жилищный фонд. Часть домов осталась в распоряжении жилищного подотдела Ленинградского губернского отдела коммунального хозяйства. Эта жилая площадь в ряде документов получила название коммунальной. В квартирах коммунальных домов не существовало единоличных владельцев. В января 1925 г. в ведении управления коммунальных домов находился 131 дом[395], а в 1927 г. уже более трехсот строений, в которых проживало 50 тыс. чел.[396] Жилье здесь предоставлялось по ордерам районных советов и чаще всего в соответствии с санитарной нормой. Но, несмотря на это, уже в 20-х гг. в домах коммунального подчинения действовали принципы так называемого «социалистического общежития». Рядом с многонаселенными квартирами, которые считали самым плохим видом жилья в Ленинграде в годы НЭПа, здесь существовали почти буржуазные квартиры разрастающейся советской номенклатуры. Именно в дома коммунального, а по сути дела муниципального подчинения стали в начале 20-х гг. переезжать из Домов Петросовета руководящие работники властных и идеологических структур города.
Весьма показательным с этой точки зрения является знаменитый питерский дом на Каменноостровском проспекте (тогда улице Красных зорь), построенный по проекту архитекторов семьи Бенуа в 1912 г. Еще в ноябре 1918 г. Петроградский районный совет постановил передать это здание для заселения служащими отделов Совета[397]. В сентябре 1924 г. комиссия Управления Объединения коммунальных домов Жилищного подотдела Ленгуботкомхоза по вопросу о переводе домов на хозрасчет постановила сохранить на «смете Жил. Подотдела дом 26/28 по ул. Красных зорь ввиду его особенного политического и общественного характера»[398] . Здание постоянно ремонтировалось за счет средств треста коммунальных домов. В 1925–1926 гг. дом обслуживало 114 чел., в том числе 11 дворников, 9 истопников, 12 сторожей, 18 сторожей парадных лестниц. В последующие 5 лет предполагалось расширить штат до 170 чел., увеличив количество дворников до 16, а сторожей парадных лестниц до 42 чел.[399] Возглавлял штаты обслуживающего персонала назначаемый трестом управдом. По постановлению Жилищного подотдела от 4 февраля 1926 г. в коммунальных квартирах выявлялось «…определенное лицо, которое несло бы обязанности и ответственность квартирохозяина, будучи выдвигаемым на это место общим собранием». Тогда же было решено, что «распределение квартир в этом доме остается за заведующим Губоткомхозом», то есть строго регулируется[400].
Позднее заселение дома взял под строгий контроль губком ВКП(б). Сюда в годы НЭПа устремились представители питерской номенклатуры, уже понявшие, что в советских фаланстерах жить менее комфортно, чем в отдельных квартирах. Справедливости ради следует сказать, что вначале некоторые крупные советские и партийные работники попробовали жить в коммуналках. В январе 1923 г. в дом 26/28 в квартиру 23 прибыл секретарь Петроградского губернского комитета партии большевиков Григорий Еремеевич Евдокимов. Вместе с женой, сыном и сестрой он оставил весьма скромное жилье на Большеохтинской улице, в то время считавшейся окраиной. Через несколько месяцев в Петроград из Павлодара приехал брат партийного лидера. Почти одновременно в этой же квартире поселился еще один выходец из Павлодара, знакомый семьи Евдокимовых Лобков Николай Поликарпович с женой. Он поступил на службу в милицию. А в 1924 г. въехали супруги Маслобоевы муж Афанасий Василевич, рабочий Монетного двора, жена-иждивенка. Но она была сестрой супруги Г. Е. Евдокимова, так что коммуналка носила почти семейный характер[401]. Лишь после приезда С. М. Кирова, сменившего Евдокимова на посту секретаря губкома ВКП(б) и постаравшегося избавиться от соратников Зиновьева, квартира 23 стала настоящей коммунальной трущобой.
Сам Сергей Миронович поселился в этом доме в квартире 20 в середине 1926 г. Вообще к концу 20-х гг. представители советской элиты уже не пытались создать иллюзию аскетического образа жизни. Жилье Кирова состояло из шести комнат; кабинета, библиотеки, столовой, спальни, мастерской, комнаты для прислуги и, естественно, ванной, кухни и двух просторных холлов. Постоянно в квартире жили два человека; сам Сергей Миронович и его жена. Несколько скромнее жил крупный партийный работник, позднее областной прокурор Б. П. Позерн. В январе 1923 г. он с семьей из 1-го Дома Совета переселился в кв. 97 дома 26/28. Рядом с представителями властей в больших общих квартирах жили обычные ленинградцы, повседневные практики которых были далеко не так благополучны.
В годы НЭПа советские властные и идеологические структуры не отказались полностью от классового принципа нормирования жилой площади. Это выразилось в системе оплаты жилья, размер которой определялся социальным происхождением и положением плательщиков. В короткий период военного коммунизма петроградцы вообще не платили за квартиры. Затем система внесения денег за пользование жилой площадью была возобновлена. В январе 1921 г. СНК РСФСР постановил отменить квартплату для рабочих. Продолжалось это примерно год. В начале 1922 г. в условиях хозрасчета была введена всеобщая система оплаты жилья и коммунальных услуг. Однако уже летом 1922 г. рабочим предоставили скидку за пользование электроэнергией и водой. За жилую площадь пролетарские семьи платили различные суммы, в зависимости от ставки главы семьи. Но в целом в бюджете рабочих затраты на жилье в первой половине 20-х гг. составляли всего 14 %. Значительно в более сложном положении были представители остальных социальных слоев населения города. Повышенный тариф охватывал так называемые «нетрудовые элементы», а также лиц «свободных профессий». Последняя формулировка была довольно расплывчатой, что весьма осложняло ситуацию. К. И. Чуковский отразил в своем дневнике «квартирные мытарства» лица «свободной профессии». Запись относится к 27 марта 1923 г.: «Вчера был на конфликтной комиссии в споре с домкомбедом, который с меня, как с лица свободной профессии, запросил колоссальную сумму за квартиру. Я простоял в прихожей весь день — очень тоскуя. Мое дело правильное — я действительно работаю во «Всемирной литературе», но у меня не случилось какой-то бумажки, которую достать раз плюнуть, и все провалилось»[402]. Система квартплаты с каждым годом становилась все более и более дифференцированной. В 1926 г. существовало уже более 10 категорий. Появлялись в период НЭПа и лица, пользовавшиеся льготами на оплату жилой площади. В 1923 г. в постановлении ВЦИК и
