Так бредут они до рассвета.
Когда звезды поблекли и растаяли в забелевшем небе, а на северо-востоке четко обозначилась яркая малиновая полоска, Боровик скомандовал короткий привал.
– Только пятнадцать минут, – предупреждает он.
Василий и не пытается возражать. Странная безучастность овладевает им. Ночные страхи испарились, но ему уже не хочется спать. Опрокинувшись навзничь, он смотрит в высокое, медленно наливающееся голубизною небо. Если б можно было лежать так долго-долго! Он готов даже примириться с чувством голода и жажды, которая опять дает о себе знать. Все это, в сущности, не так уж и страшно. Немного сосет под ложечкой, да побаливают растрескавшиеся губы, когда прикасаешься к ним распухшим, шершавым языком. Пустяки. Главное – покой! Если б можно было лежать так...
– Пошли, Вася.
Красиков без ропота поднимается. «Пошли»... Сколько раз уже слышал он это слово! Тысячу? Миллион?
Кругом пески, только пески, без конца и края. Песчаные волны убегают к горизонту. А там выплывает уже над краем пустыни слепяще лучистый диск.
Боровик идет как заведенный. Странно, откуда столько силы у старика? Впрочем, ничего особенного – привычка. Будь у него, Эдика, время потренироваться, сто очков вперед дал бы своему «патрону». Он, Эдик... Хотя, теперь он Василий, Вася. И обращаются к нему на ты... Не слишком ли много позволяет себе старый гриб? Впрочем, «патрон» – молодчина, нельзя отрицать этого. С таким не пропадешь. Они выберутся, обязательно выберутся, просто смешно было бы остаться здесь, в песках. До колодца, наверно, совсем уже недалеко, ведь они шли всю ночь... А старик, между прочим, прав – идти становится все тяжелее. Еще недавно воздух был прохладен, а сейчас... Какая жарища! И жажда! Кто это сказал – пустяк? Как колет в горле! И язык... Он распух, отяжелел. Что за муки... Сейчас бы – каплю воды. Одну только каплю! Неужели не осталось во фляжке? Не может быть, если потрясти как следует...
Владимир Степанович обернулся. Красиков, сидя на песке, смотрел на него безумными глазами.
– Каплю! Одну только каплю!..
Заметив невдалеке куст саксаула, Боровик, ни слова не говоря, направился гуда.
– Нету?.. Не верю! Не может быть!
Боровик вздохнул. Да, если б было хотя полфляжки. Тогда бы он поручился за исход. А сейчас... Продержатся ли они до вечера? И хватит ли сил потом продолжить путь? Он и сам еле на ногах стоит. А сколько еще осталось до колодца? Вчера он был как во сне... Меткий удар, что и говорить! Сразу видна опытная рука.
С хрустом ломаются ветки саксаула. Скорее, скорее, бедняга совсем раскис. Выдержит ли до вечера? Во всяком случае, если завтра к утру не выйдут они к колодцу, все будет кончено. Это определенно...
Наконец, сооруженный на скорую руку шалаш готов. Вернее, это даже не шалаш – так, небольшое укрытие от солнца. Владимир Степанович накидывает сверху свой серенький пиджачок. Узорчатая тень на песке густеет. Отлично, здесь можно отлежаться, пока не спадет жара.
– Пошли, Вася.
Опять «пошли»? Когда ж прекратится эта пытка! И неужели действительно нет ни глотка воды!..
Опираясь на Боровика, Василий бредет к укрытию. Песчаные волны приплясывают вокруг. В глазах темнеет, он чувствует легкий приступ тошноты.
– Вот так. Ложись и спи. Понял? Сейчас надо спать.
Владимир Степанович и сам устраивается рядом. Спать, только спать. Сберегать силы. Предстоящая ночь будет решающей. Они должны выйти, они выйдут к колодцу. Если только не поднимется ветер, не занесет следы.
В полдень Владимир Степанович проснулся, с тревогою выглянул из шалаша. Солнце стояло в зените, пески плавились и блестели, источая невыносимый зной. Но кругом было тихо. Тихо-тихо, только Красиков стонал и бормотал в тяжелом забытьи. Передвинув пиджак, чтобы тень снова легла на голову Васи, Боровик вернулся под навес. Но заснуть он был уже не в состоянии. Мучила жажда. Верный своей привычке не злоупотреблять водой в пустыне, Владимир Степанович сделал всего несколько глотков накануне утром. С тех пор прошло более тридцати часов!
– Тону!.. Спасите!.. – внезапно забормотал Красиков.
Боровик с сочувствием покосился на юношу. Водяная галлюцинация, дело обычное. Сейчас бедняге мерещатся водопады и дворники со шлангами, тележки сатураторшиц и тропические ливни... Эх, Вася, Вася! Если б ты оставил вчера полфляжки! Глоток утром, другой – вечером, после захода солнца. Так можно продержаться долго. Даже странно, что предатель-проводник не учел этого. Очень, очень странно.
Когда жара начала спадать, Василий понемногу пришел в себя. Он выполз из укрытия и прихрамывая подошел к Боровику, присевшему на песчаный холмик.
– Жмут, спасу нет, – пожаловался он, кивая на свои щегольские сапожки.
– Сними, – посоветовал Владимир Степанович.
– Как? Босиком! – ужаснулся Красиков.
– Сегодняшний переход будет много тяжелее, – предупредил Боровик. – Нельзя задерживаться ни минуты. А ведь ты сейчас не способен и шага сделать.
Солнце клонилось к горизонту. Тени, длинные и четкие, ложились на песок. Они рождались повсюду: от холмов и холмиков, от кустов, даже от тоненьких, высохших былинок... Василий вспомнил зеленые огоньки, загоравшиеся во мраке.
Да, выхода не было. Кривясь и морщась от боли, Красиков стащил сапоги, остался в одних носках.
– Куда же их? – растерянно глядя на сапоги, спросил он.
Владимир Степанович еле заметно усмехнулся. Мальчик еще не понимает, насколько их положение серьезно.
– Время, Вася.
Красиков аккуратно ставит сапожки возле укрытия, трогает свисающий с веток серенький пиджак.
– А его... Вы тоже?.. – чугунный язык еле ворочается во рту.
– Сегодня каждая тряпка будет тянуть к земле, – отвечает Боровик и идет вперед.
Рядом шагают тени. Огромные, уродливые, они прыгают по буграм, вытягиваются в котловинах на десятки метров. Василий старается не глядеть на них. Он следит, как тяжело погружаются в песок стоптанные сапоги профессора. Да, теперь-то он знает цену разношенной обуви. В следующий раз... Впрочем, что сейчас об этом думать. «А фляжка-то ведь была полна! – внезапно вспоминает он. – Старик ничего не пил со вчерашнего утра!»
Тени растут и растут. Потом они сливаются и пропадают. Короткие сумерки наплывают на пустыню. Затем наступает темнота.
Первые минуты, освободившись от тесной обуви, Красиков испытывает облегчение, но вскоре усталость берет свое. С трудом уже дается каждый шаг. Время от времени оба они тяжело опускаются на песок, подолгу лежат, набираясь сил для нового рывка.
Так проходит ночь. Первые солнечные лучи освещают две неподвижные фигуры, распластавшиеся у подножия бархана. Владимир Степанович первым поднимает голову.
– Пошли, Вася.
Ему кажется, что говорит он в полный голос, но это только шепот.
Вытянув руку, Владимир Степанович трогает за плечо лежащего рядом Красикова.
– А!.. Что?.. – вскидывается тот.
Профессор пытается встать, но ноги больше его не держат. Тогда, приподнявшись на руках, упорно ползет вперед. Красиков, скорее по привычке, чем сознательно, следует его примеру. Проходит целая вечность, прежде чем достигают они вершины. Тяжело дыша, совершенно обессиленные падают в тени одинокого деревца. Серебристые листья его трепещут, тоненькие ветви гнутся.
– Ветер, – шепчет Боровик. – Поднимается ветер. Следы заносит. Это конец...
Он оглаживает блестящую, темно-оранжевую кору, затем, уцепившись за ствол, с трудом поднимается, заглядывает через край бархана. Ага, что это? Неужели галлюцинация!.. Нет, тысячу раз нет!
