– Вася! Здесь такыр, колодец... Мы спасены!
– Что... что там? – бормочет Красиков.
Но профессор не отвечает. В молчаливом отчаянии он смотрит вниз. На бурой, растрескавшейся, истоптанной тысячами копыт поверхности – ни души. Такыр пуст.
ГЛАВА 16
Сюзен – дерево пустыни
Да, такыр был пуст, и даже бетонное кольцо в центре его уже не сулило спасения. Профессор хорошо знал, что на этом участке Каракумов колодцы роются не меньше, чем на полторы сотни метров. Достать с такой глубины воду без веревки нечего и думать.
Собрав остаток сил, Владимир Степанович спустился, вернее, сполз с бархана. Последняя надежда была только на лоток, длинный деревянный лоток, служивший для водопоя овец. В нем могла остаться вода. Конечно, если ее еще не выпило солнце!
Увы, лоток был сух. Только в самом конце его, в нижней части, сохранилось чуточку воды. Профессор рванулся было к ней, но вовремя опомнился. Опустившись на колени, он осторожно коснулся губами шершавого и влажного дна лотка. Затем, выждав минуту, сделал один-единственный маленький глоток.
Теперь надо было ее как-то сохранить от солнца. Сохранить во что бы то ни стало!.. Открыв перочинный нож, он затаил дыхание и, переждав нервную дрожь в пальцах, легонечко ковырнул глиняную обмазку в углу лотка. Тоненькая струйка воды ударила в подставленную фляжку.
Туго завинтив пробку, Боровик заспешил назад. Красиков бредил, разметавшись на песке. С трудом приподняв его голову, профессор поднес фляжку к губам.
– Еще! – взмолился сразу оживший Красиков, цепляясь за руку Боровика. – Владимир Степанович, еще глоток!
– Погоди, – возразил профессор. – Спустимся вниз. Можешь идти?
Они спустились к колодцу, и здесь Боровик снова протянул Василию фляжку.
– Только глоток, – предупредил он. – Один небольшой глоток.
– Но почему? – округлил глаза Василий. – Разве... разве это не тот колодец?
– Тот, Вася. Колодец тот, но... – профессор тяжело опустился на песок. – Посмотри сам.
Красиков подбежал к бетонному кольцу, нагнулся и вдруг резко выпрямился. Две сероватые птицы выпорхнули из колодца и, едва не задев лица, взмыли вверх.
– Голуби, – успокоил его Боровик. – Дикие голуби. Пролетая над песками, они обычно укрываются от жары в колодцах.
Но Красиков уже не слушал. В полном смятении смотрел он вниз, в черную пустоту. Всего минуту назад считал он себя спасенным и...
– Сколько же метров? – хрипло спросил он. – Надо смерить, сколько здесь метров, и потом...
– Смерить легко, – заметил Боровик и указал на прямую, как нить тропу, глубоко врезавшуюся в такыр. – Смотри, ее выбили верблюды, поколения верблюдов, вытягивавших из колодца наполненную водой бадью. Протяженность тропы точно соответствует длине веревки.
– Но здесь двести метров, никак не меньше!
– Метров сто пятьдесят, – поправил Владимир Степанович. – Впрочем, от этого нам не легче. Вода недоступна для нас.
– Надо что-то делать тогда! – заметался Красиков. – Что-то делать! Не можем же мы так, сложа руки...
– Вот именно, – спокойно перебил его Боровик. – Именно – сложа руки. Надо ждать, Вася, беречь силы и ждать. Ничего умнее не придумаем. Вероятно, нас уже ищут.
– Может, пастухи еще недалеко! – не сдавался Василий. – Может, они только что, ну только перед нами ушли отсюда...
– И ты думаешь их нагнать? – слабо улыбнулся Боровик. – Не будем тешить себя этим. К тому же ушли они давно. Вспомни про голубей.
Красиков сразу сник. Краткое возбуждение оставило его. Устроившись рядом с Боровиком в тени колодца, он привалился спиной к шершавому бетону. Владимир Степанович подал ему фляжку.
– Только не увлекайся. Нам надо растянуть воду хотя бы на пару дней.
Василий сделал осторожный глоток...
– Спасибо, Владимир Степанович. Вы знаете... Я никогда не думал, что вы такой... такой...
– Какой же? – слабо улыбнулся Боровик.
– Такой мужественный. Ну и вообще... Упорный.
– Ага, упорный? А без упорства, Вася, тут нельзя. Никак нельзя. Смотри! – профессор указал на одинокое стройное деревце, выглядывающее из-за гребня бархана. – Это песчаная акация – сюзен – единственное лиственное дерево пустыни. В Каракумах больше никто не позволяет себе такую роскошь. Да оно и понятно: листва способствует усиленной отдаче влаги. Ни эфедра, ни кандым, ни саксаул не имеют листьев, им легче переносить жару, но... Но зато трудно, ох и трудно тягаться с сюзеном. Ведь именно в листе происходит фотосинтез, именно лист, по образному выражению Тимирязева, «запасает впрок солнечные лучи»! Зеленые побеги, заменившие листву у саксаула, видимо, не могут обеспечить растению той жизненной силы, какую обретает оно с помощью листа. А жизненная сила сюзена поразительна. Он вырастает там, где не удержится ни одно другое крупное растение.
– Что же помогает ему выжить в песках? – спросил Красиков. Нельзя было не задать вопроса. Хотя бы из вежливости! Старик, конечно, старается отвлечь его от черных мыслей. Это благородно со стороны «патрона», право же, страшно благородно. – Как же достает он воду?
– Вода не главная для него проблема, – видимо не замечая васиного равнодушия, с увлечением продолжает объяснять профессор. – В глубине барханов всегда есть влага. Сюзен добирается до нее, да и не только он. Например, белый саксаул ничуть не хуже высасывает оттуда воду.
– Но чем же тогда сюзен так велик и славен?
– Упорством, дьявольским упорством! Погляди, как красуется он на вершине. Можно подумать – его любимое местечко. А ведь это совсем не так.
– Не так? – рассказ Боровика, незаметно для него самого, начал заинтересовывать Красикова.
– Сюзен хитер, он селится всегда на склоне, в затишке. Но стоит ему приподняться, стоит его корням добраться до глубинной влаги – самый свирепый ураган ему не страшен. Ствол занесло песком? Ну и что ж! От ствола, из-под самой макушки выбегают придаточные корни, надежно укрепляют дерево в нанесенном слое. Сюзен поднимается, растет, и вот уже он наверху холма... Изменилось направление ветров, бархан сдвинулся, корни нашего сюзена обнажились, а ему хоть бы что! От этих самых оголившихся корней новая поросль немедленно убегает вглубь, пронизывает песок. Дерево живет.
– Дерево живет, – пробормотал Красиков. – Оно будет жить и тогда...
Но Боровик его не слушает. Да, да, дерево живет. Живет вопреки всему: сыпучим пескам, безводью, иссушающей жаре. Случайные путники любуются и бездумно радуются серебристой его листве. Впрочем, некоторые даже заинтересовываются им. Серебряные листья? Любопытно! Натуралисты аккуратно распрямляют листок на жестком ватмане. Ага, вот в чем дело: сероватая шерстка, покрывая лист, уменьшает испарение? Она отражает чересчур яркий свет? Все ясно! В очередном научном труде описывается новый вид. Описывается, как и положено: добросовестно и подробно. Листва, корневая система, семена, приспособленные к полету... Да, теперь все ясно, натуралисты равнодушно проходят мимо стройного дерева с гладкой темно-оранжевой корой. По-своему они правы: ведь в мире еще тысячи и тысячи неоткрытых, неописанных, неназванных растений и животных... Но вот один из них все же задерживается у дерева. Он не похож на солидного ученого: золотистая тюбетейка, две косички, большие зеленые «марсианские» глаза. Разве бывают солидные ученые с «марсианскими» глазами?.. Что же привлекло этого странного натуралиста? Быть может, грозди прекрасных, только-только распустившихся
