— Договорились, — растроганно сказал я.
Я дал ему адрес Клэр Борелла и выключил телефон. Приятно было сознавать, что я могу на него рассчитывать. Как и в прежние времена, Франсуа не умел говорить «нет» своим друзьям. Есть ли другой способ доказать дружеские чувства?
Я собирался заказать еще одну чашку кофе, когда увидел, что ко входной двери подходит молодая женщина. Я оставил на столике банкноту и ринулся на улицу, едва не опрокинув стул.
— Клэр! — крикнул я с противоположного тротуара.
У меня был один шанс из десяти, что это она.
Девушка обернулась. Ей было лет двадцать пять, маленького роста, чуть полноватая, каштановые волосы острижены очень коротко. Она взглянула на меня удивленно, явно пытаясь вспомнить, кто я такой. Я пересек улицу и подошел к ней.
Под глазами у нее были круги, на лице красные пятна, кожа бледная, вид усталый. И тем не менее дурнушкой она не казалась. Очаровательное создание: хорошо очерченные губы, улыбчивые глаза, соблазнительные ямочки на щеках. Слишком просторная одежда придавала ее движениям непринужденность, а длинный шейный платок из тонкого шелка выглядел анахронизмом эпохи хиппи.
— Мы разве знакомы? — спросила она, рассматривая меня.
— В некотором роде, вчера я вам звонил, но вы бросили трубку…
Она вздохнула:
— Так это вы! Послушайте, я не желаю об этом говорить!
Повернувшись ко мне спиной, она вынула из кармана ключ.
— Подождите! Дайте же мне шанс! Я нашел в Национальной библиотеке микрофильм вашего отца!
Ее рука замерла в нескольких сантиметрах от замочной скважины. На мгновение застыв, она медленно повернулась ко мне:
— Что вы нашли?
— Микрофильм вашего отца. Текст об ассаях.
Внезапно она встревожилась. Быстро открыла входную дверь и потянула меня за руку:
— Входите, быстрее!
— Я…
— Шшш! — произнесла она, знаком приказав мне молчать.
Вслед за ней я пересек холл, мы вошли в крохотный лифт, и она не проронила ни слова, пока не закрыла за нами дверь своей квартиры.
Квартира была большая, типичная для этого района, где преобладали дома конца девятнадцатого века. Скрипучий деревянный пол, высокие потолки, гипсовая лепнина, громадные окна, старинная мебель, картины на стенах… Все это как-то не вязалось с обитательницей. Слишком пышно. Слишком много шика и слишком много классики. Наверное, это был стиль ее отца.
— Что вам известно о моем отце? — спросила Клэр, схватив меня за локоть.
Она даже не сняла пальто, и во взгляде ее читалась тревога, смешанная с яростью.
— Я знаю, что он сделал необыкновенное открытие, связанное с некой религиозной общиной в Иудейской пустыне, знаю, что он написал об этом и отдал текст на хранение в Национальную библиотеку десять лет назад, знаю, что… что три недели назад он был убит в Иерусалиме, и полагаю, что все это связано с расследованием, которое я сейчас веду.
— Цель вашего расследования?
— Этого я не могу вам сказать.
— Снова ваши штучки!
— Послушайте, я вам уже немало рассказал, а вы пока мне ничего не сообщили.
— Какова цель вашего сучьего расследования? — в бешенстве повторила Клэр.
Она держалась почти угрожающе. Но было в ней что-то трогательное. Я понимал, что она чувствует. Нервы у нее были явно на пределе, но я был уверен, что злобы в ней нет никакой. Я перевел дух.
— Моего отца убили почти одновременно с вашим. Я не имел к этому никакого отношения. Я жил в Соединенных Штатах. Но когда я стал выяснять, чем занимался мой отец перед смертью, то обнаружил множество вещей, связанных с Иисусом, ессеями, религиозной группой «Акта Фидеи» и более или менее секретной
— Вы сын Этьена Лувеля? — спросила девушка, сдвинув, брови.
Я достал из внутреннего кармана куртки бумажник, вытащил паспорт и протянул ей. Клэр Борелла увидела мое имя и мою фотографию. Она испустила долгий вздох.
— О боже! — выдохнула она, едва не расплакавшись. — Я… я не знала, что у Лувеля есть сын…
Сняв пальто, она бросила его на маленький столик у двери и направилась в небольшую гостиную. Там она почти рухнула на диванчик в стиле Людовика XV и обхватила голову руками.
Я робко вошел в гостиную и сел на стул напротив нее. Какое-то время мы оба молчали. Я видел, что ей нужно прийти в себя.
— Все было бы гораздо проще, если бы я назвал свое имя вчера, когда звонил вам, — сказал я, увидев, что она подняла голову. — Но в последнее время я стал немного параноиком.
— Нет, вы были правы. Мне очень жаль. Думаю, я параноик куда больше, чем вы. Мне все время кажется, что за мной следят…
Она встала.
— Я налью вам выпить?
— С удовольствием, — признался я.
— Виски?
— Прекрасно!
Она исчезла на кухне и через несколько секунд вернулась, держа в каждой руке по стакану.
Она и в самом деле жалко выглядела в этой слишком большой квартире. Ошеломленная всем, что произошло, потрясенная убийством отца, она чувствовала себя растерянной и одинокой в этом старомодном жилище. Словно ей было не по себе в собственном доме. Во взгляде ее читалась такая неподдельная грусть, что мне стало неловко.
— Как, вы сказали, называются эти две организации? — спросила она, протянув мне стакан.
— «Акта Фидеи» и «Бильдерберг». Насколько я знаю, они между собой не связаны. Первая, более или менее похожая на «Опус Деи», имеет резиденцию в Ватикане, вторая представляет нечто вроде ультралиберального, всемогущего, международного тайного общества.
Она неторопливо кивнула:
— Мне кажется, отец упоминал о них. Этот идиот со мной почти ничем не делился! Хотел меня защитить!
— Вы не хотите рассказать, что произошло?
Девушка посмотрела на меня долгим взглядом, явно колеблясь. Наверное, смерть отца отбила у нее привычку откровенничать. Но чувствовалось, что ей это необходимо. Говорить. Изливать душу. Не сводя с меня глаз, она отхлебнула из стакана и сказала:
— Мой отец провел большую часть жизни в Палестине. Главным образом в Иудейской пустыне. Он работал в миссии «Врачи без границ», но настоящей его страстью были бедуины.
Я с улыбкой кивнул, как бы приглашая ее продолжить рассказ. Казалось, она начинала мне доверять.
— Пятнадцать лет назад он обнаружил какой-то монастырь, недалеко от Кумрана. В этом регионе много религиозных общин, но эта была очень… замкнутой. Расспрашивая об этой общине, он узнал столько разных версий, что это его заинтриговало. Некоторые говорили, будто это еврейская община, другие утверждали, что христианская. Они жили очень скрытно и никого к себе не допускали. Но мой отец был упрям. Очень упрям. Общаясь с бедуинами, он научился терпению. И в конце концов сумел попасть в монастырь, поговорить с его обитателями. Вот тогда и обнаружилась совершенно невероятная вещь.
