некоторые странности, постепенно смягчившиеся. (Мать лечилась у меня тоже.)
Года три не появлялась. Бывший бесцветный воробышек оказался натуральной блондинкой, с меня ростом.
— Здрасьте.
— Ксюша?.. Привет. Кстати, сколько сейчас… Мои стали.
— Двадцать две девятого.
— Попробовать подзавести… А где предки?
— Дома. Опять дерутся из-за моего воспитания.
— А что же не разняла?
— Надоело.
— Понятно. Ну пошли, проводишь? Мне в магазин. Ты сюда случайно забрела?
— Угу.
— Подожди, красный свет… А помнишь, кукла у тебя была… Танька, кажется?
— Сонька.
— Мы еще воевали, чтобы тебе в школу ее разрешили…
— Я и сейчас еще. Иногда…
— Жива, значит, старушка. Заслуженная артистка.
— Уже без рук, с одной ногой только. И почернела. Я ее крашу… Хной.
Плачет.
— Ксюша. Ну расскажи.
— Ничего… Ничего не понимаю… Школу прогуливаю… Не могу… Развелись, а все равно еще хуже, никогда не разъедутся… Каждый день лаются. Мама кричит, что положит в больницу или сама ляжет. Папа сказал, что я расту… таким словом прямо и сказал, а у меня один Сашка, они его и не видели… Мы с ним только в лагере, и не целовались, и ничего… Только письмо одно написал и звонил два раза, один раз папа подошел, а другой мама, и не позвала… А другие звонки — парни какие-то и девчонки, доводят… Один раз отец подошел, а они: 'Ваша Ксения… в воскресенье'. Трубку бросил, смотрел страшно, а потом как заорет. И слово это самое повторил…. И ударить хотел… А в другой раз сама подошла, и как закричит кто-то: 'Ча-а- ай-ник!' — и трубку повесили. Я знаю, это Архимов, из нашего дома, ему уже восемнадцать, он мне два раза уже… Один раз из лифта не выпускал. 'Ты, сказал, уже раскупоренная бутылочка, по тебе видно…' А что видно?! Что? Что?
— Ну, Ксюша… Ну ты же знаешь. Это же все ерунда, Ксюша, это все чушь собачья. Ты взрослая, все понимаешь… Архимов этот дурак, скотина. А папа… он просто устал. И мама нездоровая, ты понимаешь… Ты уже красивая стала, Ксюша.
— Собаку так и не завели… В больницу…
— Никакой не будет больницы, я тебе обещаю. А в школу ты ходить можешь. А папу с мамой мы успокоим, помирим, вразумим как-нибудь… Хоть сейчас, хочешь? Зайдем?..
— Лучше потом… Вам в магазин… Лучше я с вами, вам в продуктовый, да?
Весь дальнейший наш разговор шел главным образом об артистах современного кино и о знаменитом певце… Пока подошла очередь за кефиром, меня успели порядочно просветить.
— Я им напишу две записочки, каждому персонально, ладно?.. Приглашения… Вот черт, опять ни одной бумажки… На рецептурных бланках, сойдет?.. Так… Это маме… А это папе.
— Лучше в почтовый ящик. Поправила волосы взрослым жестом.
Из-за моего воспитания тоже велись сражения, некоторые я наблюдал. Это смахивало на то, как если бы хирурги на операции, не поделив кишку или кусок сердца, поссорились, забыли о больном и начали тыкать друг в друга скальпелями. Больной меж тем, быстренько собрав внутренности, спрыгивал с операционного стола погонять в футбол…
'Я — САНГВИНИК'
…Пока Д. С. ведет прием, разгребаю письма.
'Здравствуйте, В. Л. пишу вам как психиатору и публецисту…'
Приходится наводить орфографическую косметику. Попытаемся сохранить хотя бы кое-что из стилистики.
'…Для начала я должен описать кратко свою жизнь, чтобы понять свою существенность.
По характеру я — сангвиник. Мне говорят, что у меня есть талант, который я хороню заживо, но суть дела не в этом. Сначала об обстановке…
Мать у меня женщина тихая, и если бы не порок сердца да ссоры с отцом из-за всякой ерунды, она бы не расстроила нервы… Я с детских лет был довольно правдивым и честным. За первые семь лет только два раза подрался. Один раз мне исцарапали лицо, это ерунда, я тоже не остался в долгу, хотя ревел от злости на себя. Но второй случай… Лица того мальчишки не помню, но помню горку, крик, кровь на лбу… Помню, как он дразнил меня и валял, доведя до критерия злобы. Помню бегущую фигурку в свитере и штанах… Он остановился около горки, и в этот миг на глаза мне попалась гармошка, вернее, ее обломок, и я швырнул им в него. Меня ругала воспитательница, била по губам за то, что я назвал ее дурой. Била она меня и раньше. После этого случая я презирал ее.
Пошел в школу… Прошло два года, и началась полоса неудач. Я попался на воровстве, да-да. Случилось это так. Я пошел за молоком, взяв бидон и сумку. Разливного молока не было, я взял бутылочное и вылил в бидон, а бутылки положил в сумку. Подошел к кассе. Кассир-контролер спросила, что у меня в бидоне. Я ответил, что молоко, она меня отпустила, но спохватившись, остановила. Посмотрела в сумку и увидела бутылки. Не знаю почему, я сказал, что купил в другом магазине… Возможно, потому, что мечтал объесться мороженым, а возможно, потому, что она сказала, что я вор, я пытался защититься…
С этого дня отношения в семье изменились. Меня стали бить. Били жестоко, но я все равно делал все наперекор, воровал деньги из шкафа, пряники, пирожные в магазинах. Перешел в другую школу. Здесь вот и началось. Все беды — игра на деньги…
Я дружил с одной девчонкой, но дружбу она выжгла в сердце моем раскаленным кинжалом. Началось это так: мы играли на улице, и она ударила меня резиновыми прыгалками, когда я сказал, что она не поборет меня. Я хотел ударить ее, но что-то меня остановило, не смог… Обозвала меня дураком и ушла. Дома отец сказал, что я сам виноват. Мост, соединявший меня с ним, раскололся. Я потерял Веру в него… Позже, играя с той же девчонкой, я случайно ее ударил. Прибежала ее мать, крича, что у нее синяк, чуть не до крови. Меня жестоко избили. А на другой день она заявила, что ей ни капли не было больно… В тот день термоядерным взрывом уничтожены мосты между мной и моими родителями. Между нами теперь каменная пропасть, голые скалы!!!
Дела в школе обстояли еще хуже. Не знаю, за что меня били. Из меня сделали козла отпущения, это продолжалось 6 лет… Хотел уехать на север сплавлять лес. Трудно, знаю!.. В комиссии по делам несовершеннолетних мне сказали, что все устроится. А через два дня пришли к нам домой из горисполкома и спросили, почему у непьющих родителей такой сын, не глупой ли я…
После нового года со мной случилось то, что должно было случиться. Из меня снова хотят сделать козла отпущения, но я уже никого и ничего не боюсь. Теперь если я стану драться, то я убью того, с кем буду драться. Он будет бить меня не один, но что-то говорит мне, что я его убью, мой организм и подсознание знают об этом. Не хожу в школу 10 дней. Не боюсь убийства, нет! Я боюсь другого: испачкать руки об эту мразь. Нет, я не сумасшедший, я никогда не болел ни одним психическим заболеванием. Я сангвиник.
Сижу и думаю: печка прогорела. И тут же ответ: ну и черт с ней, жизнь горит… ВЫ ДОЛЖНЫ ПОНЯТЬ'.
МАЛЫЙ И БОЛЬШОЙ МИР