— Погоди чуток… (Я первым делом хотел вытащить подкрепление.) Сейчас… Садись, отдохни.
Сел неловко, обвалил несколько книг.
— Покойник перед смертью потел?
— Потел.
— Это хорошо. На что жалуется?
— Скучища.
Поднял глаз на меня. Я почувствовал горячее уплотнение во лбу, как бы волдырь.
— Не в коня? Желаем и рыбку съесть, и…
— Неужели молодому, нормальному парню нельзя…
— Нормальных нет, коллега, пора эту пошлость из мозгов вывинтить. Разные степени временной приспособленности. Возьми шефа. (Речь шла о ныне покойном профессоре Верещанникове.) Шестьдесят восемь, выглядит едва на пятьдесят, дымит крепкие, редко бывает трезвым. Расстройства настроения колоссальные. Если б клиникой не заведовал, вломили бы психопатию, не меньше. Ярко выраженный гипоманьяк, но сам этого не знает и суть тонуса усматривает не в этом.
— А в чем?
— Секрет Полишинеля. Ну, выставляй, что там у тебя. Я выставил.
— Погоди… ТЫ МЕНЯ УВАЖАЕШЬ?.. Серьезно.
— Ну, разуме…
— Борис Петрович Калган для тебя, значит, авторитет?
— Разуме…
— А зачем Борису Петровичу пить с тобой эту дрянь? — Ну…
— Этому покалеченному, облезлому псу уже нечего терять, он одинок и устал от жизни. Что ему еще делать на этом свете, кроме как трепать языком, изображая наставника. Алкашей пользует, ну и сам… Примерно так, да?
— Будь добр, подойди вон к тому пригорку… Лихтенберг, «Афоризмы», в бело-голубом супере. Открой страницу 188. Первые три строки сверху. Прочти вслух. И погромче, Калган плохо слышит.
— КНИГА ОКАЗАЛА ВЛИЯНИЕ, ОБЫЧНОЕ ДЛЯ ХОРОШИХ КНИГ: ГЛУПЫЕ СТАЛИ ГЛУПЕЕ, УМНЫЕ — УМНЕЕ, А ТЫСЯЧИ ПРОЧИХ НИ В ЧЕМ НЕ ИЗМЕНИЛИСЬ.
— Замечено, а? (Понизил голос.) А ведь это всерьез и для всех времен, для всего. И речь именно о хороших, заметь. Скажи, если это верно — а это верно, — какой смысл писать хорошие книги?..
— Если верно… Пожалуй, что никакого.
— С другой стороны: книги вроде бы пишутся для того, чтобы глупые люди умнели хоть чуточку, а прочие изменялись. А?..
— Вроде бы для того.
— Стало быть, если дураки, для поумнений коих предназначены книги, от книг дуреют, значит, дураки их и пишут?
— Логично, Боб, Ну…
— Погоди, погоди. Умные — мы о них забыли. От хорошей книги умный делается умнее. Это что- нибудь значит?
— Умнеют, значит. Всё больше умнеют.
— А дураки все дуреют. Всё глубже дуреют. От хороших книг, стало быть, между умными и дураками всё более увеличивается дистанция. Так или нет?
— Выходит, что так, — промямлил я, уставясь на бутылку. Дистанция между мной и ею увеличивалась нестерпимо.
— Какой вывод?..
— От хороших книг жизнь осложняется.
— Емко мыслишь. А что, если написать книгу: «Как понимать дураков»?
— Да их нечего понимать.
— Ну ты просто гений, нобелевскую за такое. Теперь поpa. Выпьем за дураков. Согласен?… По- дурацки и выпьем. Возьми-ка, друг, сосуд счастья обеими лапками. Теперь встань. Смирно. Вольно. А теперь вылей. Вылей!!
От внезапного рыка я едва не упал.
— Кр-р-ругом — марш! В сортир-р-р! По назначению, без промежуточной инстанции!.. Подержи немного вверх дном. За здравие дураков. Спускай воду. Брависсимо! Доброй ночи.
Никогда с того вечера я не видел спиртного у него дома.
Впоследствии некто Забытыч, тоже фронтовой инвалид, рассказал мне, что Боба пьяным не видывали и в том заведении. Затмения, случавшиеся с ним, имели другую природу. Батя-Боб, объяснил Забытыч, держал разговоры.
(…) Стыдно мне обращаться с тобой как со щенком, в эти моменты обнажается и моя слабость, но что же еще придумать? Твое духовное тело еще не образовалось, а мое физическое уже не дает времени для размышлений.
Иногда кажется, что у тебя вовсе нет кожи. Ты уже почти алкоголик… Болезнь выглядит как инфекция обыкновенности, пошлость, но язва глубже. (…)
КОСМИЧЕСКОЕ НЕУДОБСТВО
— Винегрет в голове, бессмыслица. Не учеба, а мертвечина. Ну зачем, зачем, например, все эти мелкие кости стопы?.. — (Я осекся, но глаз Боба одобрительно потеплел.) — На пятке засыпался, представляешь? Все эти бороздки, бугорки, связки — и все по-латыни!.. Я бы стал педиатром или нейрохирургом, а ортопедом не буду. За одно медбратское дежурство узнал больше, чем за весь курс. А еще эта политэкономия, а еще…
— Выкладывай, выкладывай, протестант.
— Девяносто девять процентов ненужного! Стрелять надо за такое образование!..
— Подтверждаю. Шибильный кризис.
— Чего-чего?..
— Я говорю: каким чудом еще появляются индивидуумы, что-то знающие и умеющие?.-..Извини, антракт.
(Проплыл сквозь книжный архипелаг туда и обратно.)
— Вон сколько насобирал консервов. — (Глаз совершенно желтый, бешено запрыгал с книги на книгу.) — Иногда думаю: а что, если это финальный матч на первенство Вселенной между командой ангелов и бандой чертей?.. А может быть, хроника маленького космического сумасшедшего дома?.. Как еще можно понять судьбу нашей планетки? Почти все неупотребительно, почти все лишено ДЛЯ ТЕБЯ смысла. А я здесь живу, как видишь… И для меня это храм, хоть и знаю, что все это понатворили такие же олухи, как и я. Все, что ты видишь здесь, на всех языках — люди, всего-навсего смертные, надеющиеся, что их кто-нибудь оживит.
(Длительное молчание.)
— Вот о чем посчастливилось догадаться… Если только находишь ЛИЧНЫЙ ПОДХОД, смысл открывается, понимаешь?.. Способ вживания. Меня это спасло…
Закрыл глаз. Я понял, что он имеет в виду войну, о которой не говорил со мной никогда; но смысл всего сказанного оставался темным.
— Пока не хватало кое-каких документов, пришлось наняться сменным уборщиком в общественный туалет. Одновременно учился. Мозги были еще не совсем на месте. Пришиб сгоряча одного, который писал на стене свои позывные. Мне этот фольклор… Отскребать приходилось… Тебе интересно узнать, как я выучил анатомию?
— Как?
— Вошел в образ карикатурного боженьки. Тот — настоящий, там — знаю, такую игру любит… Так
