французский манер «руж», анилин именовал «анелином», а бензойный альдегид – «аделаидом». Само производство было организовано незатейливо: одна девица в обычной эмалированной кастрюле расплавляла смесь восков и жиров, добавляла чуть-чуть отдушки, чуть-чуть красителя, а потом разливала все это по небольшим формам. Другая девица охлаждала формы в проточной воде и из каждой формы извлекала по двадцать красных палочек помады; еще несколько работниц занимались сборкой пеналов и упаковкой. Хозяин грубо обхватил сзади голову одной из девиц и повернул ее ко мне, ртом прямо к моим глазам, предлагая осмотреть контур губ; дело в том, что по прошествии нескольких часов, особенно в тепле, помада начинает расползаться, проникая в крохотные морщинки, которые есть даже у молодых женщин, и образуется некрасивая паутинка из тонких красных линий, смазывающая контур и портящая весь эффект.
Я осмотрел (не без смущения, надо сказать); девица при этом, не обращая внимания на осмотр, продолжала жевать американскую жвачку. Тонкие красные линии действительно присутствовали, но только с правой стороны рта. Все правильно, объяснил мне хозяин: с левой стороны губы этой девушки и у всех остальных накрашены отличной французской помадой, которую он и пытается безуспешно воспроизвести. Качество помады можно оценить только так, на практике; каждое утро все работницы должны красить губы, правую половину рта – помадой своего производства, а левую – той французской, а он их всех целует по восемь раз в день, чтобы определить стойкость продукции к поцелуям.
Я попросил у этого типа рецептуру его помады и образцы продукции – его собственной и французской. Уже читая рецептуру, я догадался, в чем дело, но все же решил, что солиднее будет научно обосновать свое заключение, поэтому попросил два дня «на анализы». Вновь усевшись на велосипед и крутя педали, я размышлял о том, что, если все пройдет хорошо, я, наверное, смогу завести себе мопед и педали крутить больше не придется.
Вернувшись в лабораторию, я взял листок фильтровальной бумаги, двумя разными сортами помады сделал на нем две красных точки и положил листок в печку, установив температуру 80° С. Через четверть часа стало видно, что точка, сделанная «левой» помадой, так и осталась точкой, хотя вокруг нее и появился маслянистый ореол; зато точка «правой» помады побледнела и расплылась, так что получилось розоватое пятно размером с монету. В рецептуре моего клиента значился растворимый краситель; очевидно, когда тепло женской кожи (или моей печки) расплавляло жир, краситель начинал диффундировать вслед за жиром. В той, другой, помаде должен был присутствовать какой-то красный пигмент в мелкодисперсном состоянии, но нерастворимый, а значит, немигрирующий. В этом я с легкостью убедился, разведя образец бензолом и пропустив его через центрифугу, – пигмент осел на дно пробирки. Благодаря опыту, приобретенному на фабрике на берегу озера, мне даже удалось его определить: это был дорогой пигмент, который не так-то просто диспергировать; да все равно у моего то ли сутенера, то ли бандита с большой дороги не было нужной аппаратуры для приготовления дисперсии. Впрочем, это уже его головная боль, и пусть он с этим разбирается сам вместе со своим гаремом подопытных крольчих и со своими отвратительными контрольными поцелуями. Лично я свой профессиональный долг исполнил: составил заключение, приложив к нему счет с печатью и разукрашенный кусок фильтровальной бумаги, явился снова на фабрику, сдал работу, получил гонорар и собрался распрощаться.
Однако хозяин фабрики удержал меня; оставшись довольным моей работой, он предложил мне новое дело: не мог бы я достать ему несколько килограммов аллоксана? Он бы мне хорошо заплатил, только при условии, что я не буду поставлять его никому другому. Он в каком-то журнале вычитал, что аллоксан, попадая на слизистую, делает ее красной, и цвет получается очень стойкий, поскольку это не поверхностное нанесение, а настоящая прокраска, как при окрашивании шерсти или хлопка.
Я все это выслушал, не моргнув глазом, и сказал, что должен подумать. Аллоксан – соединение не самое распространенное и не самое известное, вряд ли в моем старом учебнике по органической химии ему уделено больше пяти строчек; сам я в тот момент смог лишь смутно припомнить, что это какое-то производное мочевины, что-то связанное с мочевой кислотой.
При первой возможности я отправился в библиотеку. Я имею в виду солидную библиотеку Химического института Туринского университета, которая, подобно Мекке, была недоступна в те времена для неверных и с трудом доступна даже для правоверных, таких, как я. Похоже, тамошняя дирекция исповедовала мудрый принцип: прививать отвращение к наукам и искусствам; и только тот, кем движет абсолютная необходимость или все превозмогающая страсть, согласится по доброй воле пройти через назначенные испытания и заслужить своей самоотверженностью право получить нужные ему книги. Часы работы были короткими и неудобными, освещение скудным, картотека недостоверной, отопление зимой отсутствовало, вместо стульев громыхали неуклюжие металлические табуретки, и, в довершение всего, библиотекарем был какой-то болван – некомпетентный, наглый и настолько безобразный, словно его специально поставили у входа, чтобы он своим видом и рычанием нагонял страх на желающих войти. Я, однако же, вошел, преодолев все преграды, и первым делом решил освежить в памяти сведения о составе и структуре аллоксана. Вот его портрет:
Здесь О – кислород, С – углерод, Н – водород, а N – азот. Грациозная структура, правда? Вызывает ощущение чего-то солидного, стабильного, крепко сбитого. И на самом деле в химии, как и в архитектуре, постройки «красивые», то есть симметричные и простые, оказываются и самыми прочными; это так же верно для молекул, как и для купола собора или арки моста. А может, и не стоит заходить так издалека и верно другое объяснение, не столь метафизическое: ведь «красивый» – это все равно что «желанный», и, когда человек строит, он просто желает построить с минимальными затратами и в расчете на максимальную долговечность, а эстетическое наслаждение от вида своих творений приходит потом. Конечно, это не всегда соблюдается; бывали эпохи, когда красоту отождествляли с украшательством, нагромождением деталей, вычурностью. Впрочем, возможно, эти эпохи представляли собой отклонение, а настоящая красота, в которой осознает себя каждый век, есть красота тесаного камня, силуэт корабля, лезвие секиры, крыло самолета…
Будем считать, что состав аллоксана мы вспомнили и по достоинству оценили строение его молекулы; ну а теперь, заболтавшийся химик, любитель отклониться от темы, пора тебе вернуться к своему главному делу – шашням с материей ради обретения средств к существованию, уже не только для себя одного. Я окинул уважительным взором шкафы с «Zentralblatt» и принялся просматривать тома год за годом. Перед «Chemisches Zentralblatt» я почтительно склоняю голову: с тех пор как существует химия, этот журнал журналов печатает в предельно краткой форме резюме всех публикаций из всех журналов мира по химическим вопросам. Первые годовые выпуски представляли собой тома по 300-400 страниц; зато сейчас их четырнадцать в году, по 1300 страниц в каждом. Журнал снабжен впечатляющими указателями – именным, тематическим, указателем формул; в нем можно отыскать почтенные реликвии, вроде легендарных записок нашего патриарха Велера, где он рассказывает о первом органическом синтезе, или сообщение о том, как Сент-Клер Девиль впервые выделил металлический алюминий.
От «Zentralblatt» я рикошетом отлетел к «Beilstein», еще одному монументальному, постоянно обновляемому энциклопедическому изданию, куда, как в книгу записей актов гражданского состояния, заносят появление на свет каждого нового соединения и методы его получения. Аллоксан значился там уже лет семьдесят, но скорее как лабораторный курьез; описанные методы его получения представляли интерес чисто академический и предполагали использование дорогостоящего сырья и реактивов, которые в первые послевоенные годы нечего и надеяться было найти на рынке. Единственным доступным методом был самый старый и вроде бы не особенно сложный, состоявший в расщеплении мочевой кислоты путем окисления. Да-да, той самой мочевой кислоты, спутницы подагры, невоздержанности и мочекаменной болезни. Сырье, конечно, нетипичное, но зато, может быть, хоть его будет достать не так трудно, как все остальное.
И действительно, при последующих изысканиях в сверкающих чистотой и пахнущих камфарой и воском книжных шкафах с многовековыми трудами поколений химиков я узнал, что мочевая кислота, присутствующая в очень малых количествах в выделениях человека и млекопитающих, составляет 50 процентов в экскрементах птиц и 90 процентов в экскрементах рептилий. Вот и славно. Я позвонил своему клиенту и сообщил, что работу сделать можно; мне понадобится несколько дней, и еще до конца месяца я смогу принести ему первый образец аллоксана, а заодно прикинуть ориентировочно цену и месячный выход продукта. Мысль о том, что аллоксан, предназначенный для украшения дамских губ, будет получаться из экскрементов кур и питонов, меня ничуть не смущала. Ремесло химика (подкрепленное в моем случае еще и
