одиноким. Как сделать, чтобы не было на свете одиноких людей? Кто-то ведь позаботился о том, чтобы деревья не росли до неба, а чтобы люди не были одиноки — не догадался.
— Ты к нам? — спросил меня какой-то тип, едва я вышел из магазина. Незнакомый, но меня знает. Вероятно, посланец бункера, в руках мешок солидный. Они меня все знают, я же их — мало кого. Странно, конечно.
— Да нет, мне тут в одно место надо.
Я не расположен ни с того ни с сего идти поить людей, которых на улице не узнаю даже. Хотя на самом деле именно так я всегда и поступал, когда к ним приходил, то есть угощал из собственного кармана. Но сейчас пойду к Таймо. Выпью, но один. Говорят, один способен пить лишь законченный алкоголик. Ну и что же, пусть говорят. Законченный или не законченный, но если бы я всю жизнь пил один, скольких бед избежал бы!..
Народу-то сколько! Можно подумать, действительно сухой закон грозит, полгорода сбежалось. И тащат мешками. Джек Лондон писал, что основная причина алкоголизма — его доступность. Я сам сказал в предыдущей книге, что алкоголь доступен фактически всем: старым, молодым и в любое время. Но я очень хорошо помню послевоенные годы в Эстонии — спиртное любого названия продавалось всегда и везде свободно, чуть ли не в газетных киосках в розлив, не говоря о четвертинках, по никто не штурмовал торговые точки, не было за водкой никогда никаких очередей, а ведь была она дешева; пили ее более или менее случайно; во всяком случае, такой массовости не наблюдалось. Сегодня о чем говорят мужчины, парни, юноши и даже очень часто подростки, встречаясь на улице? То и дело слышишь о том, что «было вчера»: сколько пили, что пили, как пили, кто был. Употребление алкоголя выросло в своеобразную массовую питейную антикультуру, в стихийное бедствие. А мне в некоторых отдельных печатных органах некоторые отдельные стыдливые товарищи пытаются внушить, что неправильный у меня подход и неверно я оцениваю ситуацию, мы в нашем государстве живем не так, как живем, а совсем иначе — так, как мы должны жить… Что же, нет смысла доказывать обратное, нет смысла упорствовать, а в этом меня пытался убедить даже старик Роберт, про которого Тийю говорила, что он якобы был в бандитах.
— В жизни, если ты не гнешься, — сказал он однажды, — то сломаешься.
Может, сказанное не лишено смысла, только старость — не защита против глупости. Но если, по представлению стыдливых, мы (стало быть — мы все) живем так, как должны жить, то ко мне это, видимо, отношения не имеет, я-то живу так, как живу… Кто я такой, чтобы стараться выглядеть лучше, чем я есть?
Притащился я наконец со своими пластиковыми пакетами с водкой на Пуйестее, так никого из знакомых и не встретив.
Здесь первым делом надо было основную часть добычи спрятать. Таймо, конечно, ничего не скажет, если увидит такую батарею, но… от самого себя, ибо, если я про запасные забуду, они могут сохраниться. Если же будут стоять перед глазами выстроившись, то старику Роберту может и не достаться.
Откладывать в долгий ящик мероприятие не стоит, и главным образом потому, что ужасно опять начала болеть рука. Еще когда помогал вытаскивать мотоцикл, боль здорово плечо резанула; когда со шнурком возился — тоже, а теперь от тяжести мешков с бутылками не только рука и плечо — в желудке тошнота образовалась и сердце ни с того ни с сего начало пропускать удары. Это от предчувствия необходимости проглотить отвратительную жидкость, которой организм уже давно не хочет. Чтобы его заставить смириться с положением, есть только один способ: выпить сразу полный до краев стакан. Сначала наберешь в легкие воздуха побольше, потом выдохнешь, потом большими глотками пьешь, стараясь при этом не дышать, чтобы не почувствовать запаха, и так (осторожно, чтобы не попало в дыхательное горло, а то целый час будешь чихать, слезы лить и сопли вытирать) выпьешь до дна.
«Удовольствие» жуткое… Схватишься за живот и застонешь. Некоторые нюхают хлеб — бесполезно. Это только нормально пьющим помогает, тем, которые пьют от радости, но тем, кто от плохого настроения, — им хлеб нюхать толку нет. Лучше всего луком или соленым огурцом заесть. Потом ложись и жди. Немного, минут десять-пятнадцать. Как только наступает тепло, можешь добавить; ты победил, ты укротил свой строптивый организм, все равно как ковбой мустанга. Больше он не рыпается, хоть керосин в него вливай. Он тебе за это насилие отомстит потом, когда протрезвеешь. Он ведет себя, как иная умная жена: когда ты в состоянии опьянения, она с тобой не связывается, ведет себя послушно и ласково, не противоречит; но потом, когда буря минует, она тебе потихоньку расскажет, как ты себя вел, какую плел ерунду, как хвастался, как слюни распускал или даже уписался… А пока…
Половина от одной десятой уже употреблена, с организмом полное согласие. Он как будто уже участвует в игре, и настроение заметно улучшается, появляется полет фантазии. А вообще-то все явления жизни становятся ясными до того, что необходимо в наплыве свежих чувств с кем-то поделиться, надо пообщаться. Действительно, что за дурак будет в одиночестве глушить водку, когда рядом, во всяком случае недалеко, находится бункер и там люди. Конечно, бункер — не клуб. И люди там вращаются все из числа экс…
Но что поделать? Есть в городе один мой знакомый доктор наук, очень порядочный человек. Раньше был общительным, выпивал, но он находился в Москве в отделении реанимации почти полгода, откачивали его там, сердце не хотело работать, и теперь он не в счет.
Можно отыскать Сависаара — человек умный и порядочный, хотя имеется в наличии двоеженство. Но почему эстонцу предосудительно то, что позволительно какому-нибудь африканцу, — у них там по пять- шесть жен. Чтобы содержать две семьи и их детей, нужна немалая отдача сил и времени, даже если жены сами еще работают.
Есть другие разные люди, но они все больше из непьющих. Один, правда, имеет огромную коллекцию зарубежных и наших коньяков, вин, ликеров, водки — полтысячи бутылок наберется. Но он не пьет совсем, изредка угощает начальство. Спрашивается: зачем ему это? Ради осознания собственной особенности: у него навалом, а ему не надо, тогда как те, кому надо, и достать-то не все способны… Но, по-моему, это все равно, что импотенту гарем. Одним словом, нечего мне скрягой быть, надо взять в качестве пропуска бутылочку и отправиться в бункер. Беру две, одну поставлю им на стол, другую на всякий случай подержу в сумке.
В бункере полно, дымно, мужиков человек шесть и две «дамы», одна из них гражданская жена владельца квартиры. Он, как уже сказано, сторож, она моет посуду. Она от него уже семь раз уходила из-за несходства характеров, столько же раз возвращалась из-за сходства.
— Ты, как всегда, приходишь именно тогда, когда о тебе говорят, — приветствует меня хозяин, симпатичный на вид, высокий, стройный, с усиками.
Говорили они обо мне, не говорили, но я присаживаюсь к столу и начинаю с ними общаться. Однако меня ни одна собака не слушает, у них у всех тоже настроение возвышенное, им тоже необходимо высказаться. Мне это не нравится, тем более что один из них все пытается внушить, как ему хочется разбить мне нос, у него, видите ли, кулаки прямо чешутся. А у меня они не чешутся. Я вспоминаю признание Джека Лондона: не так крепки его кулаки, как прежде. У меня тоже они уже не те… Я посоветовал почесать кулаки об стенку. Но здесь мне сегодня общаться не дадут, потому надо уходить, и хорошо, что не достал сразу вторую бутылку Ухожу — факт.
Куда теперь? Как куда? Что за вопрос — на Пуйестее. Скоро придет или уже пришла с работы Таймо. Вот я ее посажу рядом и расскажу обо всем, о чем умею и хочу, и попробуй она не слушать!
Да, она уже дома. О, конечно, она уже знает… Во-первых, на столе стакан… Немытый, ну и другие небольшие характерные мелочи, говорящие о том, что паренек загудел. Она не знает такого слова, как «загудел», не знакома и с другим — «залетел», не слышала слов «замочился» и «заквасился» и многих других, но знает, что рецидив налицо. Да и почему бы ему не быть?.. Я же не проходил никакого курса лечения, чтобы удивляться возникновению этих рецидивов. Что дает курс лечения? Кому-нибудь где-нибудь что-нибудь когда-нибудь давал? Если давал, то тому, кто и без курса справиться способен.
Я был в сумасшедшем доме в отделении, где лечат от алкоголизма, даже в двух таких домах и оба дома называются институтами: в одном из них — месяц, в другом — два месяца лечился. Делали успокаивающие уколы, укрепляющие, спал под гипнозом, какал в коллективном туалете под песни ансамбля нервозных, аккомпанирующих себе и мне на гитаре, — это в одном; в другом — то же самое, минус песни в туалете плюс таблетки, которые мне зашили в одно место, чтобы я умер, если еще выпью. Эспераль называется, по-французски «надежда». Стоит дорого, бешеные деньги платят если приобрести частным
