путем (желающих много).
Но надежды никакой, хотя и давал я расписку, что если выпью в продолжение двух лет, умру. Подписку дал, но выпил и… жив. Значит, эспераль не помогает, значит, никакой надежды. А откуда ей взяться, если вместо французской эсперали мне в одно место зашили (операция длилась 15 минут) обыкновенный аспирин «Маде ин СССР»… Как же, станут тут тратить на мою задницу ни с того ни с сего триста рублей (столько, говорят, стоит порция на два года)!..
Да и встречался я со многими, проходившими курс, но продолжающими по-прежнему приносить жертву Джону Ячменное Зерно или Зеленому Змию и их родичам сатанинским. Тогда что дает человеку курс?
С другой стороны, одному необходимо выпить каждый день, и он это делает: пьет понемногу, ходит прямо, не качается, не буянит и не ругается — про такого никто не скажет, что он алкоголик. Но кто же он? Больной или распущенный?
Второму тоже надо каждый день, но он пьет чуть больше или он организмом слабее, так что напивается и может послать совершенно незнакомого человека черт знает куда — этот, ясное дело, алкоголик, об этом знают все; если он не выпьет, у него руки дрожат и сам, того гляди, умрет.
Третий не пьет месяц, второй, третий, полгода, потом как запьет — три месяца из жизни долой: запойный, значит. Но ведь он может целый год не пить, в чем же дело, что однажды его потянет? Один такой признался, что, когда у него это начинается, он в тот же день уже кожей сие предчувствует: что-то не то, как-то не так. Вот и разберись: распущенность это или болезнь?
А если бы не было ни вина, ни водки? Как бы тогда обходились и тот, кому надо ежедневно понемногу, и тот, кому надо всегда и много, и тот, кому надо редко, но метко, и все другие? Может, никто живой бы не остался. Все бы умерли, а остались бы одни трезвые…
Ну и скука была бы, наверное, на свете! Или нет? Ведь это сегодня пьют так массово все — женщины и дети тоже. Львиная доля всегда принадлежала мужчинам. Женщины и дети — скорее всего, ими совращенные, годами ими приучаемые. И даже сегодня, по сравнению с мужчинами, женщины почти что не пьют. Я думаю — в процентном соотношении. Что же получается? Мужчины больше женщин подвержены? Но почему? Разве у мужчин другие биологические данные организма? Гены? Значит, передается. Но кто мне объяснит такое: дед, отец, сыновья — пьяницы; бабушка, мать, дочери — нет. Что же, эти гены передаются только по мужской линии? Значит, нельзя ни в коем случае устанавливать сухой закон, а то мужики помрут, останутся женщины одни, и это грозит вымиранием человеческого рода…
Волли, пожалуй, прав: что-что, а сухой закон неосуществим. Ай да Волли! Вот что значит по- настоящему интеллигентная личность, которая семнадцать лет играла Аладдина! И черт с ними, с женой и собакой, что ушли от него (собака, кстати, уже сдохла, а жена пошла в милицию служить и стала теперь участковым инспектором своего района, так что дом в другом районе своевременно достался Волли в наследство).
Обо всем этом Таймо и узнала от меня, когда из закупленного мною запаса исчезли четыре десятых части, к тому времени часы показывали два часа ночи, и Таймо давно «клевала», но слушала и время от времени восклицала: «Ну муйдуги!» — то есть: ну конечно! Так что я мог вдохновенно развивать теорию о невозможности сухого закона из-за опасности оставить женщин без нас, мужчин, в силу чего можно мне еще немного палить, ибо без нас, мужчин, жизни на планете быть не может. Таймо согласилась — ну муйдуги! — и послушно вылила остатки из четвертой бутылки, доставая пятую и радуясь, что ее, по крайней мере, не погонят в ночь, на улицу, в дождь и темень, ловить такси, чтобы за червонец приобрести бутылку, в запасе еще есть.
Конечно, ей завтра надо рано вставать… да-да, сегодня ей скоро вставать, чтоб идти на почту, а собственно говоря, надо ли ей действительно туда идти? Разве она и еще два почтальона не разносили почту за одну из них, которая три дня не выходила на работу, будучи в загуле?.. А когда одна из них, тоже пьяная, потеряла почтовую сумку со всем содержимым, сумку эту нашли жители улицы Эмайые… Одним словом, разве не Таймо рассказала мне, кто у них там в отделе пьет, у кого муж пьет и жену свою бьет? Говорила ты о том или нет? Говорила. Тогда и тебе не обязательно идти, когда ты обязана ухаживать за больным… Может, тебе дадут больничный по уходу за ребенком? А? Ты спишь?! Значит, тебе на меня наплевать, значит, и тебе неинтересно то, о чем я рассказываю, значит, ты тоже не хочешь меня слушать? Значит…
— Ну муйдуги! Я-я, я-я! Ма куулан… Я же слушаю. Оказывается, она не спит, у нее уже глаза открыты, она сидит в ногах моей постели и смотрит на меня, прямо в глаза, как кролик удаву. Так это же хорошо, дорогой ты мой преданный товарищ, ты, значит, меня уважаешь, в таком случае я могу дальше рассказывать…
— Ну муйдуги!
…На чем мы, собственно, остановились? Ага! Можно, конечно, разорвать узы дружбы, но потом, если даже ты их снова завяжешь, останутся ведь узлы… Да нет, я же не об этом рассказывал… Ага! Твой отец правильно сказал, что скромность — прекрасное украшение, но без нее достигнешь в жизни большего…
— Мой отец так не говорил! — Таймо совсем проснулась и смотрит обиженно. — Мой отец говорил, что счастливые — богаты, но не богатые счастливы. А ты все путаешь.
…Правильно. Правильно. Старый Густав, школьный учитель и собиратель древностей, о скромности, наверное, не говорил. Это говорил старик Роберт… Значит, я тебе рассказывал о чем-то другом… Но насчет бедных и счастливых — это сегодня мудрость для первоклассников. А я о чем речь вел? Ага! Что меня прогнали с корабля… когда я всех напоил — и команду, и рабочих… На Сахалине. Нет? Ну, значит, о чем-то еще. Но о чем же?
…Солнце ярко освещает кафельную печь коричневого цвета, радио включено на всю мощь, передают Вагнера — самое время! Слышен глубокий, душу мою раздирающий храп, он исходит от Таймо. Она спит. Сколько же времени теперь? Ого! Уже три часа дня. Голова тяжелая, глаза плохо видят… Что, собственно, произошло? Как я здесь очутился, где был, откуда пришел??? И что все-таки было вчера? Какой-то пробел, ровно ничего не помню. Ага! Что-то смутно вспоминается… какой-то красный мотоцикл… Какой-то дурацкий шнурок… Камешек…
— Таймо, расскажи же мне, как все было?!
Она таращит на меня сонные глаза.
— Я не пошла на почту… — и зевает так аппетитно, словно всю ночь не спала. — Что было? Ничего. Я не ходила ночью к таксисту, вот. Но ты чуть не умер. Я трясла и колотила и в рот тебе дула — глаза мертвые. Как-то вдруг. Все рассказывал про Робинзона и ругался, что он мне холодильник не привез, а обещал. Я и без холодильника обхожусь, зачем мне холодильник… А потом ты дышать перестал. Но пять бутылок…
Отвратительно. Что пять бутылок? Нет. Вообще все отвратительно. Прежде всего в сознании копошится червь, который издевательски, грызя, гундосит: и это тот, который уверял, что хватает сил, чтобы самому покончить со злом, и написал об этом в книге, обещал всему честному народу!.. Как же теперь? А теперь, как всегда, начнется расплата — потение, дрожание, сердцебиение сначала и небиение потом, проклятья, стоны и ночные кошмары и осознание: ты полная ничтожность и преступник. Да, преступник. Ходишь среди людей, боясь поднять голову и на них посмотреть. Боязно потому, что глаза-то, кажется, меня выдадут: они распухшие, все лицо никуда не годится — не лицо, а морда разбойная. Я понимаю, что многие, очень-очень многие представители мужского рода такое испытали, но в глубине души из года в год крепнет уверенность, что сам факт употребления водки — уже преступление. Иначе мне не было бы стыдно, ведь я никому не причинял зла, один мучился.
Да и ведь не один я — Таймо тоже, хотя не жалуется. Она меня колотила, она меня трясла, она дула мне в рот и держала около носа зеркало — есть ли дыхание. Возможно, она спасла мне жизнь, скорее всего это так и было, и не однажды — но она не пошла на работу, ее тоже будет мучить совесть, словно она сама напилась. Сейчас это Таймо, а сколько лет подряд все муки терпело другое безвинное существо — Зайчишка. Что же будет? Душа болит и в голове сумбур, и даже поделиться не с кем. Вероятно, алкоголики именно потому ищут компанию, хотят защититься чувством своего рода коллективности.
Через десять дней я уже не буду ощущать себя преступником. Взамен придет ощущение возвращения жизни, когда организм как бы заново учится функционировать; сперва все словно
