возраст угадал правильно. Он мне не ответил, и я отошел к противоположной двери, чтобы тоже прислониться. Но я лишь прислонился, а не курил, поскольку давно бросил. Парень почему-то вздохнул тяжко и заругался матом неизвестно в чей адрес. В то же время было заметно, что он меня исподтишка изучает.
— Далеко?
— В Москву, — ответил я. — Ты тоже?
Я обращался на «ты» исключительно с учетом разницы наших возрастов, к тому же в подобных ситуациях «ты» как-то более уместно, даже сближает.
— Нет, — сказал он угрюмо, — в Киров. Слыхали про такой?
Естественно, я слышал про такой город и бывал в нем.
— Век бы мне его не видеть, — сказал парень, зло выругавшись.
— А ты не мог бы без междометий? — Я ударился в воспитание.
— Можно и без, — согласился он смутившись — привычка, знаете ли…
— А что, собственно, тебе там не нравится? — пристал я теперь уже законно и признался: — Бывал я там красивый город.
Он задумался на мгновение, затем предложил:
— Отец… Давайте выпьем с вами немного, а? Чтоб говорить было проще. — И спросил: — Вы по какой линии работаете?
— Геолог. Сейчас в отпуске. Приезжал друзей навестить, — соврал я неизвестно зачем, ведь для меня соврать, что воды напиться.
Он отнесся к этому равнодушно, только спросил, нравится ли мне моя профессия. И, конечно, я начал расхваливать распрекрасную жизнь изыскателя, даже принялся ему объяснять разницу между геологией полевой и камерной…
— Может, пойдем?
Стало быть, обратно в ресторан? Я отказался, бросил сигарету и отправился в купе. Он остался со своими думами, которые его, очевидно, здорово занимали. Вскоре и он приплелся в купе, затем вышел в коридор, опять стал всматриваться в темноту за окном, потом, просунув голову в купе, попросил меня на минутку.
— Пожалуйста, пойдемте! — сказал он умоляюще. — Я угощаю, у меня деньги есть, я же моряк…
Видно, он решил, будто я не хочу тратиться. Что он моряк, я уже в тамбуре догадался, — наверное, потому и представился геологом. Надоела травля «бывалых» мореманов…
— Понимаете…
Он замялся, и можно было лишь догадываться, что ему нужно выговориться. Такая необходимость мне знакома. Особенно удобны для этого именно случайные люди которых вряд ли когда-нибудь еще встретишь.
— Ладно, — согласился я после недолгого колебания, — пойдем.
Он просветлел, и мы направились в вагон-ресторан.
— Меня зовут Василий, — представился он, когда устроились за столиком.
Я назвал свое имя. Ему этого было мало: неудобно, мол, обращаться к старшему просто по имени. Я назвал отчество. Новый приятель подозвал официантку и заказал в этакой великосветской манере бутылку коньяка со всем к нему подходящим: кофе, бутерброды, салат, сыр, конфеты, — а я заслужил презрительный взгляд официантки, решившей, что я из тех прохиндеев, кто не прочь вылакать за чужой счет а тут паренек подвыпивший подвернулся…
— Хотите, расскажу о своей жизни? — спросил Василий, когда было опрокинуто по первой за знакомство.
— Для чего же я сюда пришел?
— Я — мореман, — начал он. — Рыбачил на траулере. Там друзей первоклассных оставил — люди! Один за всех, все за одного. Жалко. Девчонка хорошая осталась. Из-за отца уехал. Письмо получил от матери — он к другой ушел, которая помоложе… А ведь они с матерью двадцать пять лет прожили. И сестренок ему не жалко, они еще ничего не смыслят: одиннадцать и девять лет. Предатель! Отмантужить не мешало бы идиота старого! Но я, собственно, не о том…
Я раньше был не таким, как теперь, — хуже, намного хуже! Только не понимал этого. Как бы это сказать… стилягой вроде. Девчонка красивая со мной ходила, еще в школе. Кореши были такие же, как я сам. Или, вернее, я был таким же, как они. Ну да все равно. Нет, мы ничего плохого не делали — я лично. Но были у нас «жиганы», воображали себя этакими «черными котами»… Слыхали про банду «Черная кошка»? Такие у нас в атаманах хаживали. Мы всегда вместе держались — на танцах, везде. Даже одевались одинаково. Но главное — дрались. Жестоко дрались, кастетами, ремневыми пряжками били, знаете. Бывали тяжелые случаи, кое-кто в больнице месяцами валялся. Некоторые и в тюрьму попадали — все было. На весь город гремели и ужасно этим гордились. Понимаете? Солидарность была в том смысле, чтобы к нашим девчонкам кто-нибудь посмел подойти — боже упаси!
Потом в армию забрали. Ребята, которые из армии пришли, в Монголию уехали, вернулись на собственных мотоциклах, с деньгами. А меня в Монголию не взяли из-за татуировки. По глупости змею наколол на животе, вот и не взяли… Но дело не в этом…
Однажды… Я слесарил в то время на фабрике. Работа не нравилась, но платили ничего. Так вот, однажды бродил по городу и пришел к магазину «Охотник». Стал я рассматривать ружье на витрине. Мечта была заиметь такое, собаку хорошую, и айда в тайгу… Ну, стою, смотрю — и вдруг вижу в витрине отражение… Какой-то мужик рядом стоит, тоже на ружье нацеливается…
И я уже не на ружье — на него стал смотреть. Он мне вдруг понравился. Чем? Даже затрудняюсь сказать. Понимаете, он был не такой, как все другие, кого я знал. Он был… Если бы просто на улице встретился, я бы не заметил даже, но теперь, когда стояли так вот рядом… Я смотрел на витрину, на стекло, и картина была обалденная: рядом с ним я себе показался мартышкой, ей-богу! Вот вам смешно… А ничего смешного нет!
Понимаете, красивеньких девчат я всегда примечал, а красивый мужик, знаете, я о том даже думать не думал, каким он должен быть… У меня отец в этом отношении ого какой хват! Да, он не промах, умеет франтить, во всяком случае, я всегда считал, что мой старик — самый видный мужик. Мать рядом с ним — серая мышь… А отец у меня на той же фабрике работал, в плановом отделе, интеллигент, знаете. Куда там! Даже прическу молодежную себе сделал, как у меня была, волосы длиннющие. И я этим даже гордился, вроде не отстает старик от моды, признает. А то некоторые старики на наши волосы ополчились, чуть ли не анархистами нас считали, а мой сам с нас пример брал — приятно было. Конечно, не шла она ему совсем, эта прическа. Ну абсолютно не шла, а все равно я считал, что молодец старик.
А вообще-то он у меня… Знаете, у него всегда что-то свое на уме, о машине мечтал, деньги зашибал, где только мог, экономил до жадности. И купил «Москвича». Оттого и ушел теперь к этой… Да я-то ее, эту, не знаю. Он ее в машине катал, ну и докатались, и пошло у них: в лес и все такое. Это мать писала, сам-то я не видел.
Так вот, стоял я рядом с тем мужиком и как-то сам себе не нравился. Вижу, из-под белой рубашки у него — летом это было — тельняшка выглядывает. Значит, моряк. Волосы прямые, как у меня сейчас, аккуратно подстрижены. Лицо обыкновенное, только суровое, волосы седые, на лбу шрам. Ясно, что шрам не от драки, такой за здорово живешь в драку не полезет. Немолодой, примерно вашего возраста. Одним словом, красивый был мужик.
Я стоял рядом, смотрел на наши отражения, и было такое чувство, будто я и не человек, а какое-то недоразумение… Отцу никогда не хотелось подражать ни в чем, хотя и был он вроде хоть куда. Тут же совсем чужой человек, а мне захотелось быть таким, как он. Он ушел, а я поплелся за ним, как девчонка. Потом стал всех людей по-новому рассматривать: как одеты, как держатся, и все мне теперь показалось совсем по-иному.
Встречаю людей и определяю: этот — настоящий, а этот — чижик. Пошел в парикмахерскую, подстригся, стильные шмотки бросил. Не сразу, правда. Одним словом… Сами понимаете. Кореши, конечно, на смех подняли, поиздевались, по мне на них наплевать было. Разве поймут! А вот что Людка отвернулась, с ними осталась, этого я понять не мог. Само собой, от ребят отошел, не клеилась больше компания, ведь
