дуальную схему либо по модели оппозиции, либо по модели подобия и формализуют ее либо в терминах родства (отец и сын), либо сторон света (восток и запад), либо, наконец, по различиям и сходствам между природными видами. Они также осознают эти различные процедуры и стремятся сформулировать правила эквивалентности. Несомненно, что если бы процесс разрушения был прерван, то этот синкретизм смог бы послужить точкой отсчета новому обществу для разработки глобальной системы, все аспекты которой будут прилажены друг к другу.
Из этого примера видно, как магический динамизм, являющийся свойством системы, доходит до преодоления того, что, даже для Соссю- ра, не составляет антиномии. Помимо того что системы классификации, подобно языкам, могут неравно располагаться относительно произвольности и мотивированности без того, чтобы эта последняя перестала действовать,[94] — дихотомический характер, который мы за ними признаем, объясняет, каким образом произвольные аспекты (либо представляющиеся нам таковыми, ибо разве можно когда-либо утверждать, что выбор, произвольный для наблюдателя, не мотивирован с точки зрения туземной мысли?) прививаются, без искажения, к рациональным аспектам.
Мы изобразили классификационные системы подобно «деревьям»; и рост дерева хорошо иллюстрирует только что упомянутое преобразование. В своей нижней части дерево, если можно так выразиться, мощно мотивировано: требуется, чтобы у него был ствол и чтобы он устремлялся вертикально. Нижние ветви уже содержат больше произвольности: хотя их количество, как можно предвидеть, ограниченно, но заранее не фиксировано, так же как и ориентация и угол отклонения от ствола у каждой из них; но эти аспекты все-таки остаются взаимосвязанными, поскольку крупные ветви, с учетом их собственного веса и веса других веток с листвой, которые они поддерживают, должны уравновесить силы, прикладываемые ими к общей точке опоры. Но по мере того как внимание переходит на выше расположенные этажи, доля мотивации ослабевает, а доля произвольности возрастает: уже не во власти ветвей верхушки ни поставить под угрозу устойчивость дерева, ни изменить его характерную форму. Их множественность и незначительность освободили их от первоначальных ограничений, а их общее распределение может объясняться и серией повторений, по все уменьшающейся шкале, какого-то плана, который также записан в генах их клеток, и как результат статистических флуктуаций. Умопостигаемая вначале структура, ветвясь, достигает своего рода инерции, или логического безразличия. Не противореча своей первоначальной природе, отныне она может испытывать действие множества меняющихся случайных событий, которые происходят слишком медленно, чтобы помешать внимательному наблюдателю идентифицировать ее и отнести к какому-то виду.
ГЛАВА VI
Универсализация и партикуляция
Антиномия, как считают некоторые, обнаруживаемая между историей и системой,[95] могла бы появиться в рассмотренных случаях, только если бы мы игнорировали динамическое отношение, проявляющееся между этими двумя аспектами.
Между ними располагается участок, формирующий переход от одного к другому для диахронных и отнюдь не произвольных конструкций. Начиная с бинарной оппозиции, представляющей наиболее простой, какой только можно вообразить, пример системы, такая конструкция действует путем примыкания с каждого из полюсов новых терминов, избранных постольку, поскольку вступают с нею в отношения оппозиции, корреляции или аналогии. Однако отсюда не следует, что эти отношения должны быть гомогенными: каждая «локальная» логика существует сама по себе, она покоится на умопости-гаемости отношения между двумя непосредственно ассоциированными терминами, и она вовсе не обязательно одинакового типа для каждого звена семантической цепи. Ситуация отчасти сопоставима с ситуацией неопытных игроков в домино, которые выставляют кости, учитывая только величины смежной половины, и которые, не имея предварительного знания о том, как составлялась данная партия, не будут иметь никакого успеха, продолжая ее.
Следовательно, нет необходимости, чтобы логика системы совпадала по всем пунктам с совокупностью локальных логик, которые оказались вставленными в эту систему. Эта общая логика может быть другого порядка, так — как она будет определяться числом и характером используемых осей, правилами преобразования, позволяющими перейти от одной к другой, наконец, собственно инерцией системы, иначе говоря, ее большей или меньшей восприимчивостью в разных случаях к немотивированным факторам.
Так называемые тотемические классификации, верования и связанные с этим практики — не что иное, как аспект или форма этой всеобщей систематической деятельности. С этой точки зрения нами ничего до настоящего времени не сделано, кроме как развиты и углублены некоторые замечания Ван Геннепа: 'Всякое упорядоченное общество классифицирует при любом случае не только людей, своих членов, но также и объекты природы — то по их внешней форме, то по их преобладающим психологическим доминантам, то по их использованию: в пище, в земледелии, в промышленности… Ничто не позволяет нам считать какую-либо систему классификации, например зоологическую систему тотемизма, или космографическую систему, или профессиональную систему (касты), предшествующей прочим' (Van Gennep, р. 345–346).
То, что автор этих строк всецело осознавал их новаторскую смелость, следует из замечания, добавленного им внизу страницы: 'Видно, что я не разделяю точку зрения Дюркгейма (Formes, р. 318), который считал, что космическая классификация существ (включая и людей) и вещей есть следствие тотемизма. Напротив, я полагаю, что особая форма космической классификации, устанавливающаяся внутри тотемизма, является относительно него даже не нюансом, но одной из его составных частей, первоначальных и существенных. Ибо народы, у которых нет тотемизма, тоже обладают системой классификации, которая тоже является одним из изначальных элементов их общей системы социальной организации и в этом качестве реагирует на логико-религиозные и светские институты; таковы система сторон света, китайский и персидский дуализм, ассиро-вавилонская космография, система так называемой магии симпатических соответствий и т. д.'.
Все же, несмотря на столь верные взгляды, демонстрация Ван Геннепа идет по кругу, так как он продолжает верить в тотемизм как институциональную реальность. Если он отказывается делать из тотемизма классификационную систему, из которой происходили бы все прочие, то пытается сохранить для него оригинальность — как для вида, объективно идентифицируемого в рамках рода: 'Таким образом, понятие тотемического родства образовано тремя элементами: родство физиологическое… родство социальное… и родство космическое и классификационное, связывающее всех людей какой-либо группы с существами или объектами, расположенными теоретически внутри этой группы. Что характеризует… это… особое сочетание этих трех элементов, совсем как определенное сочетание меди, серы и кисло- рода образует сульфат меди' (L. с.).
Столь близко подошедший к цели, Ван Геннеп остается пленником традиционной категоризации, в рамках которой он приступил к изложению своих доказательств. Однако ни у него, ни у его предшественников не нашлось бы средства обосновать опрометчивое сравнение, приводимое им в поддержку своего тезиса. Если сульфат меди — химическое тело, то хотя никакой из образующих его элементов и не принадлежит исключительно ему, из их сочетания возникает совокупность отличительных свойств: форма, цвет, запах, действие на другие тела и на биологические существа — все свойства, вместе встречающиеся лишь у него. Ничего подобного нельзя утверждать о тотемизме, как его ни определяй. Он не образует тело в царстве этнологии, но скорее сводится к неточной дозировке из меняющихся элементов, пороги которых каждый теоретик выбирает произвольно; их присутствие, отсутствие либо какая-то степень не дают специфического эффекта. Самое большее, что можно различить в тех случаях, которые традиционно диагностируются как «тотемические», — это относительное набухание классификационной схемы на уровне видов без реального изменения природы и структуры схемы. Кроме того, мы никогда не уверены, что это набухание — объективная черта, а не результат особых условий, при которых производилось наблюдение. Работы позднего Марселя Грийоля, Ж. Дитерлен,
