тенистых улицах, разрезающих главный проспект, особую атмосферу. Переход от жилищ к мостовой не так заметен, как в Европе. Магазины, несмотря на роскошь витрин, выставляют товары даже на улице; кажется неважным, находишься ли ты снаружи или внутри их. Действительно, улица служит не просто для передвижения людей; это место, где они пребывают. Бойкая и мирная в одно и то же время, более оживленная и лучше защищенная, чем наши улицы. Ибо смена полушария, континента и климата привели В данный момент лишь к тому, что сделали ненужным тонкое застекленное покрытие, которое в Европе искусственно создает сходные условия: сначала кажется, что Рио воссоздает под открытым небом известные крытые магазины в больших европейских городах или холл парижского вокзала Сен-Лазар.
Обычно под путешествием понимают перемещение в пространстве. Этого недостаточно. Каждое путешествие одновременно вписывается в пространство, время и в социальную структуру. Любое впечатление поддается определению только путем его взаимного соотнесения с этими тремя осями, а поскольку пространство само по себе имеет три измерения, то, для того чтобы составить о путешествии адекватное представление, потребуется по крайней мере пять измерений. Сойдя на землю Бразилии, я тотчас же почувствовал, что нахожусь по другую сторону Атлантики и экватора и совсем близко к тропику. Об этом свидетельствовало множество вещей: жара, спокойная и влажная, освобождающая от привычного веса шерстяной одежды и снимающая противоречие (которое я обнаруживаю, оглядываясь назад, в качестве одной из постоянных величин моей цивилизации) между домом и улицей; впрочем, вскоре я узнаю, что вместо него тут возникает другое противоречие — между человеком и бруссой [29]. Здесь есть также пальмы, незнакомые цветы, а в витринах кафе — груды зеленых кокосовых орехов, из которых — обезглавив их — вытягиваешь сладкую и свежую влагу. Когда сравниваешь города, разделенные большим расстоянием как в географическом, так и в историческом отношении, различия усложняются еще и неодинаковыми ритмами. Как только удаляешься от центра Рио — который тогда имел подчеркнутый стиль начала века, — попадаешь в спокойные улицы, на длинные авеню, обсаженные подстриженными пальмовыми, манговыми и палисандровыми деревьями, где среди садов возвышаются обветшалые виллы. Тропики выглядят скорее старомодными, нежели экзотическими. О них свидетельствует не растительность, а мелкие детали архитектуры и следы того образа жизни, который напоминает не столько об оставленных позади огромных расстояниях, сколько о незаметном отступлении времени.
Рио-де-Жанейро построен не как обычный город. Расположившись вначале в равнинной болотистой зоне, окаймляющей бухту, он вкрался промеж отвесных холмов, которые сжимают его со всех сторон наподобие пальцев в слишком узкой перчатке. Городские щупальца длиной порой в двадцать — тридцать километров скользят у подножия гранитных образований, склон которых так крут, что никакая растительность не может за него зацепиться. Иногда на изолированной террасе или в глубокой узкой расселине все же умещается островок леса поистине девственного, так как эта местность недоступна, несмотря на ее близость к городу. Когда летишь в самолете среди роскошных растительных ковров, так и кажется, что, прежде чем приземлиться у подножия холмов, он заденет за ветки в этих коридорах, от которых веет свежестью и величавостью.
Город, столь расточительный на холмы, относится к ним пренебрежительно. Шаровидные сферы из гранита, застывшего глыбой, как чугун, излучают неистовый зной, и морскому ветру, продувающему дно ущелий, не удается подняться наверх. Может быть, градостроительство и сумеет решить эту проблему, но в 1935 году место, занимаемое человеком в общественной иерархии Рио, измерялось альтиметром: чем ниже занимаемая им ступенька социальной лестницы, тем выше находится его жилище. Фавелы бедняков вскарабкались на холмы, где чернокожее население, одетое в застиранные лохмотья, изобретало на гитарах те тревожащие душу мелодии, которые во время карнавала спускаются с возвышенностей и наполняют собой город.
Город меняется и в длину и в высоту. Стоит только отправиться по одной из городских троп, изгибающихся между холмами, как очень скоро пейзаж становится пригородным. Я застал на Копакабане[30], позднее ощетинившейся небоскребами, провинциальный городок со своей торговлей и лавочками.
Последнее воспоминание, связанное с Рио, относится к моему окончательному отъезду: отель на скале Корковадо. Туда добирались на фуникулере, наспех установленном среди осыпей и похожем то ли на гараж, то ли на высокогорный приют с постами управления: что-то вроде Луна-парка. И все это для того, чтобы, проплыв вдоль пустырей, грязных и каменистых, которые нередко приближались к вертикали, попасть на вершине холма в небольшое одноэтажное строение имперского периода, отделанное искусственным мрамором и выкрашенное охрой. Обедали там на приспособленной под террасу платформе, выдвинутой над бесконечным скоплением бетонных зданий, хибарок и всяких городских конгломератов; только вместо заводских труб, уместных в качестве границы этого причудливого пейзажа, на заднем плане открывался вид на тропическое море, переливающееся и атласное, с разлившимся над ним безмерным лунным сиянием.
Я возвращаюсь на корабль. Он снимается с якоря и, сверкая всеми своими огнями, проплывает у границы открытого моря, которое, кажется, производит смотр движущемуся одноглазому осколку улицы. Вечером пронеслась буря, и теперь море переливается подобно брюху сытого зверя. Тем временем луну заволакивают обрывки облаков, а ветер разматывает их в зигзаги, кресты и треугольники. Странные фигуры будто освещены изнутри; на черном фоне неба это похоже на северное сияние, приспособленное к тропикам. Время от времени через туманные видения проглядывает кусок красноватой луны, который проходит, вновь появляется и исчезает подобно блуждающему и тревожному фонарю.
Переход через тропики
Тропики, какими они предстают на морском побережье между Рио и Сантусом, все еще подобны мечте. Береговая цепь гор, в одной точке превосходящая две тысячи метров, спускается к морю и разрезает его на островки и бухточки. Языки тонкого песка, окаймленные кокосовыми пальмами или влажными, изобилующими орхидеями лесами, тянутся вплоть до стен песчаника или базальта, которые преграждают к ним доступ со всех сторон, кроме моря. Небольшие порты, отстоящие друг от друга на сотню километров, дают пристанище рыбакам, все еще живущим в домах XVII века. Теперь дома уже развалились, а некогда они были построены из благородного тесаного камня для судовладельцев, капитанов и вице-губернаторов. Ангра-Дус-Рейс, Убатуба, Парати, Сан-Себастьян, Вила-Велья — вот пункты, куда прибывало золото, алмазы, топазы и хризолиты, добытые в minas geraes — «главных рудниках» королевства. Их перевозка через горы на спинах мулов занимала несколько недель. Когда ищешь следы троп, проходивших вдоль хребтов, трудно представить себе степень интенсивности движения: ведь оно обеспечивало специальный промысел, существовавший за счет возврата потерянных животными подков.
Бугенвиль[31] поведал нам о предосторожностях, окружавших разработку и перевозку минералов. Сразу же по извлечении золото должно было поступать в дома Фонда, расположенные в каждом округе: Риу-дас-Мортис, Сабара, Серра-Фриу. Там взимали королевскую пошлину, а то, что причиталось предпринимателям, передавалось им в слитках с указанием на них веса, пробы, номера и королевского герба. Центральная контора, расположенная на полпути между рудниками и побережьем, производила регистрацию.
«Эту контору охраняет пост, который состоит из капитана, лейтенанта и пятидесяти солдат; именно здесь владельцы слитков уплачивают пошлину в размере одной пятой стоимости принадлежащего им золота, а также сбор по полтора реала с человека и с головы рогатого скота или вьючного животного. Половина сбора идет королю, а вторая половина делится между личным составом поста…» Не приходится поэтому удивляться, что караваны, шедшие из рудников и проходившие в обязательном порядке проверку, задерживались и досматривались «со всевозможной строгостью». «Частные лица сдают золото в слитках на Монетный двор в Рио-де-Жанейро, где им выплачивают стоимость его в чеканной монете: обычно это полудублоны достоинством в восемь испанских пиастров. С каждого из этих полудублонов король получает по пиастру за лигатуру и монетный сбор». И Бугенвиль добавляет: «Монетный двор в Рио-де-Жанейро —
