И вот уже на стыке с черной магией — «Молитва высохшей жабы» в книге св. Киприана, продающейся бродячими торговцами. Там сообщается: нужно достать большую жабу, в пятницу закопать ее по шею и давать ей глотать раскаленные угли. Спустя неделю она исчезнет. Но на этом месте появляется «росток дерева с тремя ветками» трех цветов. Белая ветка предназначена для любви, красная — для отчаяния, черная — для траура. Название молитвы происходит от того, что жаба высыхает, потому что ее не ест даже стервятник.
Тот, кто произносит молитву, срывает ветку, соответствующую моменту, и прячет ее от чужих глаз. Молятся, когда закапывают жабу в землю:
Я закапываю тебя в землю на одну пядь, Я держу тебя у себя под ногами сколько возможно, Ты должна вызволить меня из всякой опасности, Я освобожу тебя, когда только закончу свое дело… и далее в том же духе.
Пользуются также «Молитвой боба» и «Молитвой летучей мыши».
Там, где реки проходимы для небольших моторных судов то есть там, где цивилизация, представленная Манаусом, — это уже реальность, а не просто стершееся воспоминание, встречаются фанатики и изобретатели. Таков, например, один начальник поста. Чтобы обеспечить себя, свою жену и двух детей, он обрабатывает один среди леса огромные участки земли, изготовляет фонографы и целые бочки водки. Но против него ополчается судьба. На его лошадь каждую ночь нападают летучие мыши, так называемые вампиры. Он делает для нее защитную попону из палаточного полотна, но лошадь рвет ее о ветки. Тогда он пытается обмазать животное перцем, а когда и это не помогает — медным купоросом. Но вампиры «все вытирают своими крыльями» и продолжают пить кровь бедной лошади. Подействовало единственное средство: он обрядил лошадь в четыре скроенные и сшитые
кабаньи шкуры. Его бесчисленные затеи помогают ему забыть самое большое разочарование: посещение Манауса, где все его сбережения растаяли между вымогателями — врачами, нечестным хозяином гостиницы, где его морят голодом, и собственными детьми, опустошающими магазины при пособничестве поставщиков.
Вспоминаются и другие вызывающие сострадание фигуры из амазонской жизни, выросшие в этой среде эксцентричности и отчаяния. Это те, кто путешествовал, подобно Рондону и его спутникам, по необследованным территориям. Среди них были люди, которые позволяли убить себя, но не отвечали выстрелом на нападения индейцев. В глубине лесов рыщут также сорвиголовы, ищущие племена, известные им одним, и грабящие их скудные урожаи. Встречаются, наконец, и искатели приключений, бродящие по кромке лесов вдоль реки Машаду, где обитают индейцы мунде и тупи-ка-вахиб. Я передаю здесь неумело написанный, но не лишенный интереса рассказ, который я вырезал как-то из одной амазонской газеты.
«В 1920 году цена на каучук упала, и большой хозяин (полковник Раймундо Перейра Бразил) забросил участки каучуконосов, которые здесь, на берегу Игарапе-Сан-Томе, оставались более или менее неиспользованными. Прошло много времени с тех пор, как мне пришлось покинуть земли полковника Бразила, но я не мог забыть этих плодоносных лесов. Постепенно я пробуждался от апатии, в которую нас повергло неожиданное падение цен на каучук, и все чаще стал вспоминать об орешниках, которые видел на Игарапе-Сан-Томе.
И вот однажды в Гранд-отеле в Белен-ду-Пара я встретил своего прежнего хозяина, полковника Бразила. Я спросил у него разрешения использовать его рощи ореховых деревьев. И он благосклонно разрешил мне, сказав: «Все это заброшено, это очень далеко, и там остались только те, кому не удалось бежать. Я не знаю, как они живут, и это меня не интересует. Ты можешь отправиться туда».
Я собрал свои скудные ресурсы, попросил товары в кредит, купил билет на пароход «Амазон-ривер» и направился в Тапажос. Мы встретились в Итайтубе: Руфино Монте Пальма, Мелентино Теллес де Мендоса и я. Каждый привел с собой пятьдесят человек. Мы объединились и преуспели. Вскоре мы добрались до устья реки Игарапе-Сан-Томе. Там мы обнаружили целое поселение, заброшенное и мрачное, опустившихся стариков, почти голых жен-шин, боязливых детей.
Как только были построены пристанища и все было готово, я собрал своих людей и всю эту ораву и сказал им: «Вот припасы для каждого — патроны, соль и мука. В моей халупе нет ни часов, ни календаря; ежедневно работа будет начинаться, как только мы сможем различить очертания своих мозолистых рук, а отдыхать будем с наступлением ночи, которую нам даровал бог. Кто не согласен, не получит еды; им придется довольствоваться кашей из пальмовых плодов. Запасов нам хватит на шестьдесят дней, и мы должны этим воспользоваться; мы не можем терять ни часа из этого драгоценного времени».
Мои компаньоны последовали моему примеру, и через шестьдесят дней у нас было 1420 бочек (в каждой примерно 130 литров) орехов. Мы погрузили их в пироги и спустились по реке до Итайх-тубы. Я остался с Руфино Монте Пальма и частью отряда в ожидании парохода «Сантельмо», что заняло добрых две недели. Прибыв в порт Пиментал, мы погрузились с орехами и нашими людьми на небольшой пароход «Сертанежо», доставивший нас в Белен. Там, в городе, мы продали 500 гектолитров орехов по 47 мильрейсов (по 2 доллара 30 центов) [92]. К несчастью, в пути умерли четыре человека.
Мы больше туда не возвращались. Но сегодня, когда цена доходит до 220 мильрейсов за гектолитр, каких только выгод не обещает нам возделывание орехов! Это куда более надежное занятие, чем поиски алмазов под землей с их вечной неопределенностью. Вот, друзья из Куябы, как добывают орехи в штате Мату-Гросу».
За шестьдесят дней они заработали сумму, эквивалентную 3500 долларам. А что сказать о сборщиках каучука, при агонии которых я присутствовал в последние недели своего пребывания в Бразилии?
Серитал[93]
Два основных вида деревьев, дающих латекс, — Hevea и Castilloa на местном наречии называются соответственно серинга и кауша. Первое из них имеет большее значение. Оно растет лишь вблизи рек, берега которых составляют некое неопределенное владение. По какому-то не очень четкому разрешению правительства эта территория была уступлена не собственникам, а «патронам». Эти pat-roes de seringal содержат склады с продовольствием и различными припасами либо самостоятельно, либо (и это чаще) в качестве концессионеров какой-либо небольшой компании речных перевозок, располагающей монополией на плавание по этой реке и ее притокам.
Сборщик каучука (серингейро) прежде всего является «клиентом» магазина той зоны, где он обосновывается. Он обязуется покупать в нем все товары и продавать ему весь свой сбор за предоставление ему рабочих инструментов и продовольствия на сезон и за место, где он собирает латекс. Это несколько петлеобразных маршрутов, начинающихся и заканчивающихся у хижины, построенной на берегу, и проходящих мимо основных производительных деревьев, уже размеченных в лесу другими служащими патрона: лесником и помощником.
Ранним утром (ибо работать, как считают, надлежит в темноте) серингейро отправляется по одному из своих маршрутов, вооруженный изогнутым ножом и лампой, укрепленной, как у шахтера, на шляпе. Он ловко надрезает каучуконосы тонкими насечками, так называемым «флагом» или «рыбьей костью», так как неумело надрезанное дерево может либо остаться сухим, либо вытечь.
К десяти часам утра он обрабатывает от 150 до 180 деревьев. Позавтракав, серингейро возвращается на свою «дорогу», обходит надрезанные деревья и собирает латекс, который стекает в цинковые банки, привязанные к стволу. Их содержимое он выливает в мешок, изготовленный из грубой хлопчатобумажной ткани, пропитанной каучуком. По возвращении, к пяти часам вечера, начинается третья стадия работы серингейро, то есть «откармливание» и формирование каучукового шара: «молоко» медленно стекает в массу, намотанную на поперечную палку, подвешенную над огнем. Оно свертывается в дыму тонкими слоями, которые равномерно распределяют по шару, медленно вращая его вокруг оси. Шар считается готовым, когда достигает стандартного веса, колеблющегося в разных районах от тридцати до
