брата:
— Ну что?
— Сейчас.
Ухватившись за большой сук, Алешка внимательно осматривал лес. Вокруг на многие километры простиралось зеленое густое море. Далеко-далеко лесная кромка сливалась с горизонтом, образуя одну сплошную черную линию. Хоть бы след селения, хоть бы дымок какой-нибудь — нигде ничего.
В стороне, противоположной от солнца, Алешка увидел громадную тучу. Она медленно надвигалась, и было очевидно: не пройдет и часа, как все небо станет темным. Если запад там, где багровое солнце нацепилось на зеленые пики леса, подумал Алешка, то, само собою разумеется, север справа от него, а раз так, то все ясно. Алешка отчетливо вспомнил, как учитель Петр Никодимыч учил определять по солнцу, где север, а где юг, вспомнились даже его глуховатый голос и смешная привычка подергивать себя за правое ухо… «Хорошо, я знаю, как идти, — шептал Алешка. — Наш Белозерск на севере, потому что лес, если идти от поселка, на юге». Он пожалел: зачем послушал Валерку и оставил поляну? Но что случилось, то случилось.
Алешка слез с дерева.
— Везде лес… И знаешь что, Лерка, пойдем лучше на ту поляну, где мы сидели… Папаня туда, наверно, придет…
На этот раз Валерка ничего не возразил: он очень устал, и хотелось верить, что там, на поляне, их ждет отец.
ДЕЛИТЬ ПОРОВНУ
Валежник цеплялся за ноги и кололся. Дохнул сыростью неожиданно открывшийся овраг. Переплетенные ветви рябины не давали идти, и приходилось разрывать их, чтобы расчистить дорогу. Какая-то ветка царапнула Алешку по лицу. Тропка вела все выше и выше и, когда она, наконец, кончилась и между деревьев появился просвет, Алешка облегченно вздохнул:
— Ну все.
— У меня нога болит.
— Потерпи. Уже скоро.
И вот овраг остался позади. Предвечерний свет окрасил листву в бледно-розовый цвет.
— У тебя кровь, — испуганно уставился на брата Валерка, — на лице…
Алешка мазнул рукой по лицу:
— Сейчас подлечим.
Вырвал пучок травы, поплевал на нее и тщательно вытер царапину:
— Ну как?
— Все.
В поисках поляны прошло несколько часов. И когда, наконец, увидели знакомые уже опаленные пихты, радости особой не испытали — на поляне никого не было. Разве могли они знать, что час назад здесь был отец?
— Никого нет, — огляделся Валерка.
— Никого.
В небе проклюнулись первые звезды. Им не было никакого дела до заблудившихся мальчишек, они даже подмигивали, совершенно равнодушные к земным переживаниям и тревогам.
— Алешка, я… спать хочу… и есть.
У ребят осталась одна рыбина, полхлебца и ягоды. Можно перекусить. Но главное — отдохнуть не мешает. Валерка еле плелся, у Алешки ноги тоже как ватные.
— Поделим на сегодня и… на завтра.
— А зачем? Что мы — зимовщики?
— Кто знает. Петр Никодимыч всегда говорил: думай и про завтрашний день. Понял?
Валерка не стал больше возражать: делить так делить. Алешка на глаз отмерил половину хлеба и разломал, потом разделил рыбу. Братья неплохо подкрепились, закусили ягодами. Валерка даже похлопал себя по животу:
— Как барабан.
— Отчего это?
— От ягод, наверно.
— Заболеешь, поменьше есть надо.
Валерка понимающе кивнул: он тоже знал об этом.
— Выпьем воды, — предложил Алешка и достал из корзины бутылку.
Выпили по глотку воды, и Алешка вставил бутылку обратно в корзину. Вдруг почти над самыми головами ребят бесшумно пролетела огромная серая птица. Казалось, она едва не задела их широченными крыльями.
— Что это? — прошептал Валерка. Он встал, потянул куртку. — Уйдем отсюда… Вон — еще.
Это были совы, летевшие на ночной промысел. Большие, бесшумные.
Алешка не возражал, быстро собрался, дал Валерке палку.
— Пошли.
Сколько прошло времени, как они оставили злополучную поляну, сказать трудно, но шли они довольно долго, пока лес не окутала синяя вечерняя мгла.
— Нога болит, — взмолился Валерка. — Посидим, Лешка.
Они были на маленькой полянке, гораздо меньше той, откуда бежали.
— Давай здесь.
Наломали веток, сложили их под кустом, в головах поставили корзинку.
Тихо стонал лес. Меж ветвей появился серый шар луны. Внимание ребят привлекла странная птица; прижавшись к коре, как бы слившись с поверхностью ствола, птица сидела совершенно неподвижно, и казалось — она часть дерева. Но вот заблестели ее до того почти закрытые глаза: наверно, она заметила мальчишек. Красивый темный глаз ее смотрел пристально, птица насторожилась. Валерка шепнул:
— А что она сидит так? Лешка, слышь?
В ту же минуту птица быстро и бесшумно взлетела, у нее были длинные и острые крылья, а летела она каким-то танцующим полетом, и вдруг тут же села на кучку хвороста, и… пропала. Прошло минуты две, и до слуха ребят донеслось «тр-уэрр», «уэрр», «уэрр» и еще — «фюрр».
— Это же козодой, — сказал Алешка. — Чудная какая, правда? Она любит слепней всяких, что возле коров собираются, а раньше думали, будто она коров доит или коз. Вот и пошло: козодой да козодой.
— Выдумали на нее.
— Ну да, выдумки… Петр Никодимыч говорил: козодой — ценная птица.
— А куда она девалась?
— В хворосте или на дереве… Она же цветом на кору похожа.
Ребята помолчали. Лес наполняли глухие вечерние звуки, и голос козодоя потонул в них.
— Найдет нас папка? — спросил вдруг Валерка. — Темно тут и кусты какие-то… плохие.
— Почему плохие?
— Лохматые очень.
Чтобы успокоить себя и брата, Алешка сказал, что кусты здесь обыкновенные, такие же, как у них в Белозерске, а отец, чтобы идти ночью, наверно, фонарь возьмет с собой и обязательно найдет их. Они утром проснутся, и отец придет.
— А какой фонарь?.. «Летучую мышь»?
— Ага, мышь, — уже засыпая, сказал Алешка.
