агрессивно. Всю свою жизнь она прожила в очень амбициозной деловой обстановке и поэтому была очень эгоцентрична. Она не доверяла людям, считая, что они «на все способны, когда это нужно им лично». Те же, кто не вписывался в эту характеристику, были, по ее мнению, «неудачниками, которые пытаются спрятаться за свои телячьи нежности». Медсестры сказали, что она очень тяжелый пациент, «от которого одни заботы», как выразилась одна няня. Поскольку Роза вела соревновательный, корыстный образ жизни, к ней в больницу не пришел никто. Даже ее родные, взрослые сыновья и дочери, которым она давно уже надоела своими циничными попреками, не пожелали с ней видеться. Она осталась одна со своей болью и без всяких надежд,
Дни шли, и она обнаружила, что ее сопротивление приводит к тому, что ее жизнь все больше превращается в ад. Выносить изо дня в день сильную боль было нелегко. И вот, в один прекрасный день она увидела, что всегда была глуха к страданиям других, и тогда что-то в ней поддалось. Она начала медленно таять, становиться добрее к тем, кто предлагал ей помощь. В конце концов постоянная отделенность и страх открыли ее сердце. Волны сострадания к другим начали заливать ее. Она говорила: «Это уже не моя боль; это боль вселенной».
После того как Роза некоторое время побыла в больнице, одна сиделка рассказала мне о том, что как-то принесла ей изображение Иисуса в виде Доброго Пастыря, стоящего в окружении любящих животных и маленьких детей. Когда Роза взяла в руки эту картинку, слезы потекли из ее глаз, и она сказала: «О Иисус, прости их; сжалься над ними». Роза увидела, что ее страдания – это наши общие страдания. И что каким-то образом она лежала посреди милосердной вселенной. Ее сердце открылось, потому что боль выжгла в ней все сопротивление жизни.
Боль обладает свойством открывать нас любви так, как мы раньше не могли себе вообразить. Мы никогда не бываем так ранимы, так беззащитны, как тогда, когда нам больно. Именно это падение барьеров и таяние узлов в ее сердце позволило Розе прикоснуться к существованию, которое она делила со всеми живыми существами.
Когда мы сострадательно открываемся своей боли, мы начинаем чувствовать сердца окружающих людей. Наше сопротивление ситуации, в которой другие вынуждены оказывать нам помощь, наши желания контролировать события оказываются ненужными. И тогда мы остаемся открытыми нежности своего неведения. Мы приходим в контакт с необычайной силой и пространственностью, с нашей способностью принимать и выходить за пределы. Не из чувства отвращения, а из уважения к жизни и к ее новым чудесам, о которых мы, возможно, никогда не подозревали. Именно эта готовность играть на грани своих страданий позволяет нам больше раскрыться и глубже проникнуть в свое подлинное естество. Сопротивление боли не дает нам явно видеть его. Открываясь страданиям, мы открываемся всему.
У меня есть знакомый врач в отделении, где лежат дети, больные раком, работа которого состоит преимущественно в том, что он делает уколы, предварительно находя место на истощенной руке ребенка, куда можно сделать инъекцию лекарства. Так как некоторые инъекции длятся по двенадцать часов, он доставляет детям так много страданий, как никто другой в больнице. Поскольку он много работал со своей собственной болью, его сердце очень открыто. Он выполняет в больнице миссию «прокалывания рук с любовью и заботой». В нем мало того, чего он сам боится и что могло бы усиливать боль, причиняемую детям. Именно его дети чаще всего зовут к себе, когда чувствуют приближение смерти. Хотя он причиняет им больше всего боли, он дает им больше всего любви.
Парадоксально, что, хотя нас учили избегать боли и ненавидеть малейшие неудобства, наша подлинная работа состоит в том, чтобы полюбить боль. Найти для нее новую открытость и признание, которой она не имела в прошлом. Не держаться за нее и не отталкивать ее. Просто позволять ей быть самоосознанием и состраданием. Не отвергать ни одной части себя. Относиться ко всем изменениям с любовью и заботой, признавая, как трудно открыться, когда мы привыкли в основном закрываться.
Многие могут спросить: «Но как я могу любить боль? Это что, очередная модная научная теория? Можно ли вообще любить страдание? Об этом можно долго говорить, но насколько это реально на практике?»
Здесь мы снова слышим голос обусловленности, который твердит, что это невозможно, что мы – жертвы обстоятельств. Обусловленность сводит жизнь к моделям и заключает нас в клетку надуманных представлений о мире.
Важно признать, что боль бывает разного уровня и силы. Иногда бывает боль, которой открыться трудно, а возможно, бывает и такая боль, которой невозможно открыться вообще. Если, чтобы открыться, мы будем дожидаться «сильной боли», возможно, у нас тогда не окажется широты для глубокого исследования, потому что мы едва ли будем готовы для такой открытости. Но если мы начинаем играть на грани меньшей боли, разочарования, страха, непостоянства ума, закрывания сердца, используя для раскрытия легкую, непринужденную обстановку, это подготовит нас к тому, что придет позже. Именно повседневное открытие малой боли готовит нас к принятию большой. Игра на грани нашей боли должна происходить с большим состраданием. Хотя, чтобы сосредоточиться на боли и открыться ей, нужна определенная настойчивость, мы должны осознавать, что при этом в наши переживания нередко закрадывается чувство отдельного «я», сопротивление жизни.
Невозможно играть на грани другого так же, как невозможно выполнять за другого его душевную работу. Работая с человеком, который страдает от боли, мы понимаем, что работать мы можем только над собой. Мы не толкаем другого на его грань. Мы просто ощупываем свою собственную. Мы не в праве настаивать на том, чтобы другой человек играл на грани своей боли, и рекомендовать не использовать болеутоляющие средства. Наша работа состоит только в том, чтобы понять свое страдание и тем самым быть полезным тем, кому мы служим, на более глубинных уровнях.
Поскольку мы живем в обществе, запрограммированном на побег от страданий, в обществе, которое потребляет буквально тонны аспирина ежедневно, многие привыкли избегать страданий любой ценой. Когда врач прописывает сильные обезболивающие средства, большинство из нас принимают их, не задумываясь над этим. Но если вы работаете с человеком, который страдает от боли, и прислушиваетесь при этом к себе, вы можете в какое-то мгновение почувствовать своевременность использования других доступных средств. Предложение принять обезболивающее средство не должно сопровождаться даже самым тонким намеком на то, что, если они воспользуются вашими техниками медитации, они поступят более правильно. Вы показываете им техники с чувством, что вам самим эти техники помогли, и, возможно, ненавязчиво рассказываете, как они выручили вас в трудную минуту.
Одна знакомая попросила меня повидать ее мать, которая умирала от рака, она вскоре должна была оставить тело, и поэтому наша встреча могла ей помочь. Когда я вошел в комнату, та женщина смотрела на меня ясным взглядом, а на лице у нее была теплая улыбка. Очевидно, я пришел не по вызову матери, а по вызову испуганных дочерей, которые столпились в дверях, наблюдая за нами, пытаясь найти в себе силы принять приближающуюся смерть матери. Когда мы заговорили о том, что, по мнению врачей, больную выписали из госпиталя в последний раз, я увидел, что она практически не отождествляет себя с телом, что она в значительной мере принимает ухудшение состояния тела. Казалось, ей от меня нужно очень немного.
Перед тем как уйти, я спросил у нее, чувствует ли она то, что ограничивает переживаемую ею открытость. Она сказала, что чувствует себя хорошо, только иногда переживает беспочвенность и замешательство и не знает, почему это происходит. Конечно, это могло быть следствием изменения
