— Хватит? — наконец сказал он.
Мы пошли назад и стали искать следы женских туфель. Но в темноте у нас ничего не получилось, и мы решили отложить это занятие до утра.
— Слушай, — спросил вдруг Каримчик, — а ты можешь еще в туфлях идти?
— Зачем?
— Ну, просто так.
— Нет, — сказал я. — Просто так не могу.
— А если для воспитания воли?
— Тогда могу.
— До самого дома?
— Конечно, — сказал я и сразу надел туфли.
Мы целую вечность добирались до райцентра, а потом еще столько же петляли по улицам. Я был весь мокрый и еле держался на ногах от усталости.
У Танькиного дома стоял газик. Мы сразу узнали ефрейтора Алиева.
Я снял туфли и вздохнул с облегчением. Мне было трудно идти, но теперь я даже испытывал к себе уважение.
Алиев возился с машиной. Я почему-то решил, что он не настоящий пограничник.
— Как это не настоящий? — обиделся него Каримчик.
— Ну, он — шофер.
— Все равно пограничник!
— А следы читать не умеет.
— Кто тебе сказал?
— Я так думаю.
Каримчик возмутился:
— Он думает… Тоже мне гении. Да хочешь, с эти туфли по нашему следу найдет?
— Так уж и найдет, — не поверил я.
— Ладно, — сказал Каримчик. — Ты стой здесь, а я отведу его в рощу.
— И скажешь, что мы проложили след?
— Вот еще! — фыркнул Каримчик. — Он сам во всем разберется.
— А мне что делать?
— Спрячь туфли.
— Куда?
— Куда хочешь, туда и спрячь.
Он побежал к машине. Я видел, как он размахивал руками, что-то объяснял ефрейтору. Алиев, должно быть, не поверил. Тогда снова заговорил Каримчик.
— Ладно, — вдруг согласился ефрейтор, да так громко, что я услышал. — По дороге захватим Дингу.
Они давно умчались, а я все стоял, разинув рот: и что теперь будет?
Потом я вспомнил, что надо запрятать туфли. Вдруг я похолодел. Ведь мы забыли Танькин портфель под деревом. Динга сразу его найдет.
Тут из калитки выскочила Танька. Ее, наверно, уже укладывали спать, но она выскочила. Следом за ней выскочила Клавдия Васильевна и схватила Таньку за руку.
Едва за ними захлопнулась калитка, как я тоже нырнул во двор. Туфли я засунул под рубашку, и они уперлись каблуками мне в ребра. Конечно, можно было засунуть их под куртку, но я решил, что под рубашку надежней.
В коридоре стояло много всякой обуви, и я подумал, что если запрячу среди них эти туфли, то никакая овчарка не найдет.
Затем я пробрался в нашу комнату и, очень довольный собой, залез под одеяло. Пусть все думают, что я тут ни при чем. А потом Каримчик расскажет мне, как было дело.
Я и не заметил, как уснул.
Но вдруг я проснулся от лая. Я сразу вскочил и стал натягивать брюки. Кто-то барабанил в калитку. Вероятно, ее заперли. В комнате Клавдии Васильевны зажегся свет.
Я прилип к окну и старался не дышать.
Клавдия Васильевна пошла открывать калитку. Она отодвинула засов, и Динга чуть не сшибла ее с ног. Клавдия Васильевна испуганно шарахнулась в сторону.
Тут выскочила из комнаты Танька. Динга оставила Клавдию Васильевну и бросилась к Таньке. Танька пронзительно завизжала. У меня, наверно, лопнули перепонки.
Ефрейтор Алиев кое-как навел порядок.
Потом он сидел напротив нас в кабинете Танькиного отца и, судя по всему, был страшно рассержен. Он долго молчал, прислушиваясь к причитаниям Клавдии Васильевны за стеной.
Ефрейтор, наконец, заговорил.
— А теперь, ребята, расскажите, для чего вы все это придумали?
— Что придумали? — спросил Каримчик, не выдавая меня. Но все равно сердце у меня куда-то закатилось.
— Проложили след в туфлях Клавдии Васильевны.
— Кто вам это сказал? — промямлил я, подозрительно глядя на своего друга. Он делал мне какие-то знаки.
— Так ведь Динга почему бросилась на Клавдию Васильевну? — спросил ефрейтор.
— Ну, почему?
— Она запомнила запах туфель и нашла их хозяйку.
— Но ведь ей надо было найти туфли! — чувствуя, что краснею, вставил я.
— А на Таню она бросилась потому, — ефрейтор строго взглянул на Каримчика, — что мы с тобой нашли ее портфель. И ты, конечно, знал, чей это портфель, хотя говорил мне, что видишь его в первый раз.
Каримчик засопел.
— Ну, а ты что скажешь? — спросил меня ефрейтор Алиев.
— Я спал, — признался я.
— Молодец…
Потом он сказал Каримчику, чтобы тот брал с меня пример. Не знаю, чем бы закончилась эта беседа, но ефрейтор вдруг заторопился.
— Что твоему отцу сказать? — строго спросил он.
— А что? — в свою очередь спросил Каримчик.
— Ладно, — усмехнулся ефрейтор. — Ничего я ему на этот раз не скажу. Но чтобы вы больше не шкодили.
Когда он ушел, мы стали выяснять, кто больше виноват в этой истории, и поссорились.
Утром друг с другом не разговаривали. Молчали и всё. И между собой. И с Танькой. И с Клавдией Васильевной. Она нас не ругала. Ничего. Молча поставила на стол сковороду с яичницей. И тарелки. И ножи. И вилки. И хлеб в плетеной корзинке. И масло.
Мы кое-как поели и встали из-за стола. Долго бродили по городу. Забрели в кинотеатр. Танька сказала, что идет хороший фильм. Она, оказывается, тоже ходила с нами. А нам было все равно, потому мы ее сразу и не заметили. Мы купили билеты…
Потом мы так же молча обедали. Не то что обедали, а ковыряли ложками в супе. И снова пошли в кино. И Таньку веяли с собой.
Потом сидели в сквере. Я пошел за газетами. Киоскерша с длиннющими ресницами узнала меня.
— А, старый знакомый, — сказала она. — Что, пора закрывать киоск?
— Почему? — удивился я.
— Ну, ты тогда говорил, что пора.
Я все вспомнил и покраснел.
— Хороший ты мальчик, — вдруг пропела она ласково и дала мне переводные картинки.
