Затянули ярку к себе, да еще и хозяйку прибили.
- Что это, в самом деле, Федотовы ребята расходились? - толковали старики, сидя на завалинах. - Словно это они, деньги имеючи, суда на себя знать не хотят. У вдовой последнюю ярку боем отбили! Точно, что следствует завтра за такой ихний разбой в правление всю их семью притянуть.
Вместе с росой, обильно напоившей пожженные летним солнцем травы, пала на село тихая ночь. Вместо людской крикливой жизни по сельским улицам и огородам, по реке, лесу и окрестным полям разлилась могучая молчаливая жизнь ночи; какими-то живыми, приковывающими к себе глаза молниями засверкали на месячных лучах речные волны; из леса полетел чей-то шепот, как бы мощное дыхание какое; в дальнем поле чуть слышно курлыкали журавли. Ежели вы когда одни смотрели в глухую полночь на сельскую природу, - не приметили ль вы, как в это время обнимает человека что-то такое, от чего сладкий трепет вливается в сердце и дыбом поднимается волос?..
Утро. На крыльце волостного правления и расправы кипит огромный ярко вычищенный самовар. Дымные клубы, вылетающие из него, расстилаются по всей улице и далеко отогнали с крыши воробьев, ласточек и других мелких пташек: расселись они по соседним плетням и деревьям и так-то громко чирикают, словно бы ругают едкий дым, согнавший их с привычной насести, или бы хотят развеселить волостного писаря, который, 'расклеимшись маленечко' со вчерашнего похмелья, пьет чай на вольном воздухе, ежеминутно поджидая кого-нибудь из обывателей, с кого бы можно было сдернуть по крайности на полуштоф.
- Погляжу, погляжу я на тебя, Василий, мало, братец ты мой, политики в тебе! - говорит писарь своему сторожу, который завтракает огромным ломтем черного хлеба, посыпанным крупною солью. - Натура у тебя самая что ни есть необузданная!
- Што так? - спрашивает Василий.
- Да так! Образованных обычаев ничуть ты не знаешь. Не успел ты, музлан, со сна бельмы протереть, а краюху уписал как следствует. Инда мне тошно смотреть на тебя.
- Эфто, Микита Иваныч, от того вам тошно, что вы вчера оченно много вина эфтого красного пили. Кабы стали, то ись, по одной сивухе ходить, никакого бы, истинно, сумнительства не было.
- Пустяки ты это рассказываешь. Я таперича, кроме как красного, в рот ничего не возьму, потому ты рacсуди: что благороднее - красное или простое?
- Точно что, Микита Иваныч, красное малость поблагороднее, зато сивуха - занятнее.
- По морде бы тебя хватить - еще бы занятнее было; да вот вставать лень.
- Ах, и чудаки же вы, Микита Иваныч, страсть какие надсмешники! Только хоть бы што, а Федот Иванов беспременно к вам в правление валит на Козлиху жалиться. Старуху его вчера вечером страсть как Козлиха-то избранила.
- А вот мы их рассудим, - сказал писарь - Здравствуй, дядя Федот, - отнесся он к богачу. - Подсаживайся-ка вот к самовару: погреемся.
- Это нам к руке, - согласился Федот. - Только будь милостив, Микита Иваныч, пошли-кась ты Василья- то за пол-осьмухой, потому как нам дело до тебя есть, так угостить, поди, тоже потребуется.
- Да уж это как есть. Безотменно потребуется. Были тут у меня вчера барышники из города, вволю красным употчевали; так оно теперь и тово… выпить-то, дружище, самое что ни есть любезное дело будет.
- Вот она, сладость-то! - шутил сторож, вынимая полуштоф и предчувствуя здоровенную выпивку.
- А знаешь ли ты, грамотный человек, - спрашивал у писаря Федот, наливая ему водки, - кто самому этому вину главная причина и отец?
- Ничего мы эфтова не знаем, - отвечал писарь, - кроме как ежели вот дерябнешь с похмелья стаканчика три-четыре, так оно словно повеселее на животе сделается.
- А я тебе про эту причину расскажу. Шел черт по горе…
- Погоди с разговорами-то: я вот еще приспособлю, - перебил его писарь. - Заодно разоряться-то.
- На доброе здоровье… А под горой мужик землю пашет.
- Не так ты, Федот Иваныч, описывать начал, - вмешался сторож. - Оба они, примером, под горою бымши…
- Сидел бы, музланище, да слушал; перенимал бы, как поумней тебя люди разговаривать станут, - наставительно заметил сторожу писарь.
- А я к тому, Микита Иваныч, разговор подгоняю… - оправдывался Василий.
- А ты вот выпей лучше, - угощал его дядя Федот. - А поправлять меня вряд ли, надо полагать, придется тебе.
- Где нам!.. К слову пришлось, - благодарно согласился Василий, учтиво принимая стакан.
Проходившие мужики, чувствуя в воздухе полугарную струю, лакомо облизывались. Федот Иванов радушно приглашал всех, кто был побогаче и позначительней. Выпивка с каждой минутой принимала все более и более широкие размеры, и скоро правленское крыльцо все, так сказать, зачерпнулось разными сельскими тузами. Сторож Василий бойкой иноходью раза два бегал в кабак, и уже не с полуштофом, а с пузатою четвертною бутылью.
- Запили наши мироеды, должно быть, на много рублев, - с завистью толковали не попавшие в пир мужики.
- Козлихе теперича, бедной, надо думать, дюже достанется, потому всех горлопятов-то Федот Иванов на правленское крыльцо пить созвал, - соболезновали бабенки.
И действительно, с правленского крыльца по всему селу раздавалось пьяное гуденье, обрекавшее на погибель серую бабочку, разбранившуюся вчера с Федотовой старухой. Голос угостителя покрывал собою голоса всех.
- Известно, бабы люты на брань, - толковал он собранию, обнося всех водкой. - Потачки своей старухе я не дал, потому ярка Козлихина в самом деле ко мне на двор забежала. Только рази могла Козлиха сыновей моих ворами и разбойниками, а меня жидом и иудой ругать? Хорошо она это сделала или нет?
- Што тут хорошего… - согласно отвечали прихлебатели.
- Приятности тут точно что малость, - поддерживал писарь, заряжаясь под шумок стаканищем.
- Бездельница она выходит, Козлиха-то, вот что! - с тихой, но просящей улыбкой ввернул свое словцо сторож Василий.
- Што же ты, братец ты мой, по очереди ко мне не подходишь? - с удивлением спросил его дядя Федот.
- Да так, Федот Иваныч; не пристойно нам, малым людям, вравне с богатыми компанию держать, - вежливо отвечал Василий, выламывая стакан.
- Поруху она чести моей великую нанесла, - ораторствовал дядя Федот. - Опять же, в бедности такой находимшись, Козлиха богатому человеку должна уважение всякое воздавать, а она вот куда затесалась - в брань! Ежели бы она с старухи моей за лютость ее не взыскала, я к ярке-то ее баранчика своего еще бы придал; а она, про богачество мое позабымши, сама, сказываю, при бедности при своей пустилась в брань.
- В брань? - раздавалось в толпе. - Ах ты господи!
- Следствует ее теперича сюда привесть и наказание мирским судом положить, - за то я вас и пою, - закончил дядя Федот.
- Как не наказать? - согласно запел хор. - Бабенка она вдовая, убогая; уму-разуму беспременно научить ее надоть.
- Мы это живо скомандуем! Мы ее, Козлиху безрогую, с одного маху сюда предоставим, - улыбался сторож, накидывая на плечи дырявый армячишко.
- Ббу-у-у! Трры-рр-ры! - заревела пьяная толпа на предоставленную с одного маху Козлиху.
- Ты какими делами занялась? - азартно спрашивал ее писарь.
- Почто ты людей почище себя обижаешь? - кричали из толпы.
