А Козлиха стоит так-то, сама в землю потупилась, красная вся. И конфузно-то ей и досадно, потому зло взяло, что за ее же добро ее же и судят теперь на миру и ругают.
- Православные! - взмолиться она было со слезами попробовала, - вы ведь все хресты носите…
А сама перед крыльцом наземь упала, как бы в ноги всему сходу кланялась.
- Вот, сейчас умереть, пречудная бабенка какая! - с насмешливой улыбкой толковал Козлихе арестовавший ее сторож. - Нечего в ногах-то валяться, а лучше штраф приготовь поскорей, потому без штрафу тебе быть невозможно. Рази не видишь, глупая, какая тут махина вина выпита? Должна ли ты после того нас угостить, али нет? Сказывай?
- Васильюшка! Кормилец ты мой! Где же я теперича возьму этот самый штраф?
- Ах ты голова с мозгом! - возражал ей Василий. - Рази мир-то без угощения когда расходился? Ему, уж коли он собрался, вот как надобно выпить - вплоть!
- Веди-ка ты ее, Василий, без разговора в чулан, - скомандовал писарь. - Мы ее там ублаготворим. Перестанет она с богатыми людьми в ругательство вступать.
- Отец родной! Микита Иваныч! - завопила Козлиха. - За какую же провинность в сарай меня весть велишь?
- Разговаривай! - крикнул писарь.
Сторож как бы колебался тащить бабенку.
- Я так полагаю, Микит Иваныч, как мое рассуждение есть, может, она насчет штрафу осилит как- нибудь, - вмешался он.
- Вправду, может, она как-нибудь на четвертинку собьется. Выпить бы теперича, признаться, знатко бы, - вступились мужики.
- Штраф штрафом, - возразил заступникам дядя Федот, - а блох из нее выпужать беспременно следует, потому я вас для самого этого дела и вином поил.
- Ну ин в самом деле, ребята, прохворостить ее. Што же мы, вправду, задарма, што ли, вино-то пили? - единодушно согласились на крыльце.
Василий потащил Козлиху в пожарный сарай… а между тем услужливая сходка с шумом и гарканьем распивала третью четверть благодарного дяди Федота.
- Вот те и вся недолга! - радостно вскрикнул сторож, взбегая на крыльцо. - Пробрал я ее, как и быть надоть. До новых веников не забудет.
Козлиха съежилась в своем изорванном зипунишке, так что казалась гораздо меньше, чем на самом деле.
- Милая ты моя, - наставительно сказал ей толстый мужик, сходя с крыльца, - поклонись теперь миру да за штрафом как можно скорее сходи. Акромя того, делать тебе здесь нечего. Бежи-кась.
- За что же я буду платить штраф? И где я его возьму? - зарыдала Козлиха.
- Мир тебя на ум наставил, а ты его попоштовать не хочешь? Это, я тебе сказываю, большой ты грех на себя принимаешь, Козлиха, - резонировал толстяк, покачиваясь. - Ты то теперича возьми: чем ты господу богу угодить можешь? Постом и молитвой! Это я тебе истинную правду сказываю. Ты ее и понимай.
- Кормилец ты мой! Да я бы радостью рада, только всего-то на все и денег-то у меня дома два пятака да трынка. Как же вы - эдакая-то ли вас сила сидит на крыльце - пить на них будете?
- Об этом ты не сумлевайся. Об силе у нас другие разговоры будут. А теперича, как всем нам выпить очень потребно, так мы у тебя и избу пропьем, и кур пропьем, и ярку, потому спорить тебе одной со всем миром никак нельзя.
- Это точно! - запел хор на крыльце.
- Как же возможно тебе против всего мира идти, глупая ты эдакая? - суетливо спрашивал у Козлихи сторож Василий. - Думать-то об этом, и то нашему брату не приходится.
- Буде, ребята, по-пустому разговаривать с ней, - повел свою речь дядя Федот. - Много ли она со всей худобой-то своей стоит! Грош ей цена и с худобой-то! А вы вот как, я вам скажу, штраф стешите с нее: только бы согласие ваше вышло, а то упоштоваться во как можно! По горло!
На лицах присутствующих изобразилось самое почтительное внимание.
- Знаете вы, православные, убогая баба Козлиха, вдовая, ни роду, ни племени нет у нее. Так я теперича за избу ее даю пять рублев, за двор и за животину, какая у ней есть, тоже пять рублев. Пусть на миру знают, што не притеснитель я какой, не грабитель, а, примером, на убожество ее взираючи, призреть хочу. За ее самое, ежели, то ись, присудить вам захочется эдак, даю десять рублев за посмертную кабалу.
- Счастье к тебе невидимо подвалило, - завидовал Козлихе сторож. -
Перекрести рожу-то: в богатом доме жить будешь.
- Это что же такое, Федот Иваныч, - загудели мужики. - Отчего не присудить? Присудить так можно, потому она баба вострая: работать будет исправно.
- Ну так, значит, бежи за ведром, Василий, - обратился Федот к сторожу.
- Это мы с одного маху.
- Отцы родные! - закричала Козлиха. - Ведь старуха-то Федота Иваныча поедом меня живую съест, коли вы так-то присудите.
- Счастья своего не понимаешь! - сказал ей толстый мужик.
- Истинно, господь-то велик и многомилостив к сирым, - закончил рыжий дьячок, тоже затесавшийся в мирскую ватагу.
Опять вечер, только уж поздний вечер. И стадо давно пригнали, и в ночное уехали. Тишь обняла сельскую улицу, млеющую от ласк прохладной росы ночной, задумчивую и печальную улицу, которую, как бы пугливую молодую невесту, жених-месяц обливает своими золотыми и серебряными блестками.
- Вот чудесно мы Козлиху просватали, - говорил соседу урезонивавший ее толстый мужик, возвращаясь с ним с великого пира.
- Просватать-то мы, сусед, точно что ее просватали, только же и миру суд у господа бога, сам знаешь, будет какой! Не будет там отлички-то богатым от бедных, пойми ты это. Ведь мы ее, Козлиху-то, за ее же добро с корнем вон вырвали.
- А рази она первая? - спрашивал толстяк. - Рази теперича мир без угощенья может прожить? Опять же она не бранись! Знает, что богатый мужик, а на задор лезла. Рази он ее одну за свою обиду искоренил? Ведь видела она, что мир с ним спорить не может.
- Знаем мы эти пословицы-то: с сильным не борись, с богатым не тягайся; все же таки господа бога мы позабыли, правду в кабаке пропили…
- О господи! господи! - боязливо прошептал толстый мужик, перекрестившись. - Все-то дела вино сочиняет.
- Васька! - громко раздался из глубины правления голос пьяного писаря.
- Чего изволите, Микита Иваныч? - отзывается сторож.
- Поди к Кулаковым квасу мне у них со льдом возьми. Скажи, мол, писарь велел.
- Ходил я к ним от вас онамедни: через великую силу выпросить мог. Говорят: часто вы к нам посылаете.
- А ты им скажи: 'В бараний рог, мол, вас писарь согнет за такую обиду. Рази, мол, не видели, как ныне дядя Федот с Козлихой расправился'. Искореню, ежели не дадут. Так и скажи.
Из угловой закутки Федотова двора по всей улице разносится громкое вытье закабаленной Козлихи.
- Поори, поори у меня еще, прынцесса. Я те тогда не так еще уши-то оболтаю! - орет на том же дворе басистая Федотова старуха. - Теперь наших рук не минешь. Сто на ассигнации мужу-то стоила ты.
- Известно, не мину твоих рук, - плачет Козлиха. - От них теперича и в гроб должна лечь.
Только и было во всем селе человеческих голосов в эту дивную пору ночи. За ее восторгающие красоты хвалили господа одни голоса животных и птиц, а люди все без исключения были глухи и слепы к чарам полночного мира.
Грозный, как эта грозно царящая ночь, грянет некогда суд на людей и обстоятельства, которые
