— Нет, не можешь! Ты светить должен, а не смеяться.
«Я смеюсь и свечу. Ты посмотри, какая у тебя длинная тень».
— Вижу. Ну что же?
«А моя, посмотри, длинна ведь?»
Я взглянул и на его тень. Боже! Она невиданным змеем каким-то растянулась вкось улицы, пробежала через соседнюю широкую площадь и скрылась из глаз моих во мраке уж другой части города.
Изумление мое возросло в высшей степени, тем более что тень фонаря не лежала, как бы следовало, позади столба, а с непостижимым нахальством выпячивалась вперед. Фонарь больше и больше издевался надо мной.
— Отчего это? — допытывался я у фонаря. «Так!» — отвечал он, продолжая хохотать.
— Не может быть, чтобы так. Ты, наверно, знаешь, только не хочешь сказать. Ежели бы ты не знал, — усовещевал я его, — ты бы не смеялся.
«Клянусь, не знаю. Меня сюда недавно поставили. В Газетном переулке, где я прежде стоял, тени у всех были обыкновенные, а здесь, видишь, какие? Кто только проходит по этим местам, особенно ночью, все меня спрашивают: отчего это? Я этому и смеюсь».
— Будто уж все? — спросил я.
Обиженный отошел я от него, справедливо воображая, что он знает гораздо больше того, нежели сказал мне.
«Не может быть, — думаю я про себя, — чтоб обитатели девственной улицы все имели такие длинные и более обыкновенного черные тени, как у меня и фонаря».
«У всех до одного такие!» — крикнул мне издали фонарь тонкою фистулой.
— Врешь! — ору я ему басом.
«У всех, у всех!» — снова донеслась ко мне фистула.
— Врр-решь, — изо всех легких трублю я в ответ и сам остаюсь необыкновенно доволен, что бас мой звонко раскатился по сонной улице.
Согласным хором ответили мне обывательские собаки, пробужденные моим криком.
«Сейчас издохнуть, ежели вру!» — донельзя убедительно прозвенел фонарь тонким голоском.
— А ежели ты не врешь, так я знаю теперь, отчего все вы сидите за дверьми дубовыми, за замками железными, — именно оттого, что у всех вас здесь тени очень длинны, — бормочу я. — А кто имеет длинную тень, тому нужно дома сидеть, — пародирую я Шамиссо.
— Обстоятельней докладывай, — прохрипел чей-то знакомый голос.
Я останавливаюсь, нагибаю голову и стараюсь догадаться, кому принадлежит этот голос.
— Говор-ри деликатней: я — твой начальник!
Тут я догадался, что это икающий ундер. Сильный морозный ветер подул мне в лицо, и к первой догадке моей присоединилась другая, что я необыкновенно пьян. Только что пришел я к этому выводу, как, к крайнему моему удивлению, тень моя значительно уменьшилась…
Снова донесся до меня тонкий, насмешливый хохот фонаря; но голова моя была уж настолько свежа, что я теперь не обиделся на этот хохот.
«Вздор! — рассуждал я. — Это только так чудится мне».
Я перешел широкую площадь и повернул в другую людную улицу. Повстречался со мной какой-то барин в истерзанном пальто. Он спотыкался на каждом шагу, очевидно, направляясь в девственную улицу.
— Ежели они опять спрашивать станут, — бурлил он, — отчего я пью, не буду разговаривать с ними: прямо в зубы заеду…
Длинная тень бежала за истерзанным пальто… «Вот это действительность!» — подумал я.
Над самым моим ухом сторож затрещал в трещотку; посередине улицы быстро мчалась карета, сверкая фонарями: где-то гудели часы.
«И это действительность», — продолжал я пробовать свежесть моей головы.
— Ваше сиятельство! Что же на рысачке-то обещались прокатиться! — говорил совершенно незнакомый извозчик. — Полтинничек бы прокатали, ваше сиятельство. Ах! хорошо бы мне ночным-то делом на полтинничек съездить! Пра-а-ва!
Я совсем отрезвел, потому что мне предстояла длинная дорога до квартиры пешком, ибо полтинника, который бы мог, по мнимому обещанию, прокатать на рысачке, ни в кармане, ни дома у меня не оказывалось.
— И это действительность! — сказал я вслух и бодро принялся гранить замерзшую мостовую.
Извозчик, обманутый в своих ожиданиях, загнул мне вслед неласковое слово. Мне почему-то стало веселее от этого слова.
НАСУПРОТИВ!
…Хотелось поскорее добраться до ночлега, потому что совсем свечерело и в воздухе ощутительно распространялись прохлада и тишина ночи.
Впереди меня, в влажном от вечернего тумана воздухе, неясно рисовались крыши деревенских изб. Может быть, впрочем, то были деревья леса, стоящего в стороне от дороги, а может быть, что облака туманные, закрывши собою верхушки придорожных вешек, обманывали меня.
Нет! Вероятно, это крыши домов, думаю я, и действительно вдали послышался лай собак и тот неопределенный гул, который обыкновенно несется из большого села, когда подойдешь к нему не так близко, чтобы можно было видеть его.
Потом я окончательно уверился, что близко село, что только или густые ветлы его огородов, или пригорок какой-нибудь мешают мне ясно видеть его. Навстречу мне попалась какая-то унылая баба. За плечами она несла связку хвороста и при встрече со мной низко мне поклонилась.
— Бог в помочь, тетушка! — сказал я ей.
— Спасибо, кормилец, — ответила она мне самым плачевным голосом.
— Далеко тут деревня-то?
— А вот за горкой-то. Подымешься как на горку-то, там тебе и деревня будет.
— Што ж это ты, в лес, што ль, ходила по дрова? Ай лошаденки-то нет, што сама несешь?
— Какие там лошаденки, голубчик ты мой! Шестнадцатый год вот так-то маячусь без мужа. От одних дров всю спинушку разломило. Летом-то еще ничего: выйдешь на большую дорогу, обломает ветром ветки, — ,ну и собирай, не ленись только; а зимой, как в лес-то за ними придется идти, и-их страсть какая под снегом-то их откапывать!..
— А ты бы к мужу шла, все бы, глядишь, полегче было, — посоветовал я.
— Где его найти, мужа-то? Он мне ни одной весточки об себе ни разу не дал. Ох! Далече, надо быть, загнали его.
Сильно задумался я, так что и не слыхал, как подошел к самому селу.
— Будьте вкладчики на каменное строение Николаю-чудотворцу, — растягивал древнейший старец, сидевший у часовни, выстроенной перед самым селом.
Его дребезжащий голос и звон колокольчика, которым старец сопровождал свое пение, вывели меня из моего раздумья. Я осмотрелся. Предо мной была одна из тех быстро разросшихся деревень, которые, вследствие местных обстоятельств, в какие-нибудь пять или десять лет из поселка в три-четыре избы вдруг превращаются в длинные села с постоялыми дворами, харчевнями и проч.
Около часовни болталась толпа ребятишек. «Будьте вкладчики на мягкие калачики!..» — голосили они целым хором, очевидно поддразнивая сборщика-старца.
— Вот я вас, мошенники! — грозил им дед своею толстою палкой, не вставая с места.
Мещанин какой-то подъехал к часовне. «Будьте вкладчики…» — заголосил было дед, но мещанин предупредил его. Сняв картуз, он начал молиться, расправляя свои длинные волосы. Мальчишки между тем
