запоздала и обрушилась на головы людей, совершенно непричастных к тем делам, которые им инкриминировал Александр. Как мы помним, последним Грецию оккупировал Филипп, огнем и мечом прошелся по ней Александр, стерев с лица земли Фивы, и затем угрозами вырвал у эллинов согласие на поход в Персию. Получается, если Александр из благородных побуждений хотел отомстить за Грецию, то мстить пришлось бы самому себе и своим македонянам.
Самое интересное, в то время как Александр заботился о чести Греции пострадавшей более ста пятидесяти лет назад, нынешняя Эллада была охвачена пламенем восстаний и не протестовала бы владычеству персов. Как сообщает Юстин, «после отбытия Александра почти вся Греция взялась за оружие, чтобы вернуть себе свободу по примеру лакедемонян, которые одни только отнеслись с презрением к миру, установленному в Греции Филиппом и Александром, и законов их не приняли».
Гораздо разумнее предположить, что Персеполь пожелали разграбить македоняне, а царь не смог им отказать. Воины Александра были большими любителями грабежа, насилия и прочих бесчинств, а заниматься любимым делом в последнее время им доводилось нечасто. Кроме того, накануне они выдержали чрезвычайно трудный переход в горах, понесли большие потери и желали мести за свои неприятности гораздо больше, чем греки. Македонянам порядком надоел Александр со своими фантастическими планами; им хотелось реального – ради чего ведутся войны, и это все было в Персеполе. Александр стоял перед выбором: пожертвовать персидской столицей либо получить мятеж войска и отказаться от далекоидущих планов.
Увы! Чтобы не лишиться войска, македонский царь был вынужден утолять самые низменные его страсти, а рассуждения о том, как Александр принес на Восток высокоразвитую цивилизацию, – дело историков последующих эпох. Когда читаешь сцены разграбления богатейшего города мира, опять сомневаешься, правильно ли античные авторы называют персов варварами. Македоняне больше походили на варваров, и даже на диких обезумевших зверей. Обратимся к источникам. Курций Руф пишет:
Он уже завоевал и частью принял на сдачу много городов с обильными царскими богатствами, но сокровища этого города намного превзошли все остальные. Сюда варвары свезли богатства со всей Персии, золото и серебро лежало грудами, одежд было великое множество, утварь была предназначена не только для употребления, но и для роскоши. Поэтому вооруженные столкновения происходили между самими победителями: кто захватил более ценную добычу, считался врагом, и так как они не могли унести всего, вещи брались подороже. Царские одежды они разрывали на части, мечами разбивали дорогие художественные сосуды, ничего не оставляли нетронутым, не уносили в целости: тащили отломанные от статуй части, кто что ухватил.
Не только алчность проявлялась в городе, но и жестокость: отягощенные золотом и серебром, победители убивали пленных, с которых нечего было взять, все попадавшиеся им навстречу умерщвлялись, если казались ничтожными по своей стоимости. Многие из неприятелей своими руками подготовляли себе добровольную смерть: одевшись в дорогие одежды, с женами и детьми бросались со стен. Некоторые подкладывали под свои дома огонь, предполагая, что это будет делать в скором времени враг, и заживо сгорали со своим имуществом. Наконец царь отдал приказ своим воинам воздерживаться от насилия над женщинами.
Диодор Сицилийский пишет:
А был этот город самым богатым из всех существующих под солнцем, и в домах частных лиц с давних пор было полным-полно всякого добра. Македонцы, врываясь, убивали всех мужчин и расхищали имущество, которого имелось очень много: битком было набито и всякой утвари, и драгоценностей. Унесено было много серебра, немало золота; множество роскошных одежд, выкрашенных в пурпурную краску, добытую из моря, или расшитых золотом, стало наградой победителям. Огромный, по всему миру прославленный дворец был отдан на позор и уничтожение. Македонцы, целый день занимавшиеся грабежом, не смогли все-таки утолить ненасытную жажду обогащения. Жадность их за время этих грабежей так развилась, что они вступали в драку друг с другом. Многих погубило обилие присвоенного имущества: некоторые, разрубив мечом самые роскошные материи, забирали свою долю; некоторые, не помня себя в гневе, отрубали руки тем, кто хватался за вещи, бывшие предметом спора. Женщин в их уборах волокли силой, уводя в рабство. Насколько Персеполь превосходил прочие города своим счастьем, настолько же он превзошел их и своими страданиями.
Захваченные в царской сокровищнице богатства «перекрыли» все предыдущие трофеи, ибо собирались они со времен Кира – первого персидского царя. 120 тысяч талантов стало добычей Александра. Вот уж действительно, было от чего сходить с ума македонским пастухам, из которых и состояла прославленная фаланга.
Часть денег Александр решил взять с собой на военные нужды, остальные отправить на хранение в Сузы. Чтобы перевезти все золото и серебро, он, по Диодору, «потребовал из Вавилона, Месопотамии, а также из Суз караван мулов, ходивших под вьюками и в упряжке, и, кроме того, 3 тысячи вьючных верблюдов».
Кульминацией македонских бесчинств в Персеполе стало сожжение царского дворца. Причем это недостойное деяние все античные авторы приписывают лично Александру. Даже Арриан, повествующий с неизменной симпатией к Александру, недоволен безумным поступком своего героя. Интересно и еще одно замечание Арриана: оказывается, накануне произошел спор между Александром и его лучшим полководцем Парменионом – одним из немногих, кто осмеливался возражать неуравновешенному, вспыльчивому царю.
Дворец персидских царей Александр сжег, хотя Парменион и советовал ему сохранить его между прочим и потому, что нехорошо губить собственное имущество, а также потому, что население Азии примет его не как властителя Азии, твердо решившего удержать власть над нею, а только как человека, победоносно прошедшего по стране. Александр ответил, что он желает наказать персов за то, что, вторгшись в Элладу, они разрушили Афины и сожгли храмы; за всякое зло, причиненное эллинам, они и несут теперь ответ. По-моему, однако, Александр действовал безрассудно, и не было здесь никакого наказания древним персам.
Арриан не вдается в подробности поступка, которые способствовали бы формированию у читателя негативного отношения к его кумиру.
Впрочем, царь и не мог услышать здравые рассуждения Пармениона, ибо был в это время пьян. Великий завоеватель упорно скатывался к банальному алкоголизму. Видимо, действием горячительного напитка и можно объяснить его ненужные безумства в битвах, постоянное стремление рисковать собой и своими солдатами и, конечно же, множество недостойных поступков. Курций Руф замечает:
Прекрасные качества своей души, которыми он превосходил всех других царей: выносливость в опасности, быстроту в решении и исполнении задуманного, верность слову, данному сдавшимся ему, милость к пленникам, сдержанность в наслаждениях, хотя дозволенных и обычных, – все это он запятнал непреодолимой страстью к вину.
Не вняв совету старого боевого друга, царь легко поддался на уговоры женщины, отличавшейся не самым строгим поведением. Умной гетере ничего не стоило уговорить царя. Что ее подвигло на рискованный поступок, мы можем только догадываться: возможно, она хотела узнать силу своих чар, возможно, стремилась попасть в историю по примеру Герострата или просто желала посмотреть пылающую столицу персидских царей; скорее всего, великолепный дворец стал жертвой женского каприза… Она оказалась на страницах истории рядом с Александром лишь на миг, но этого оказалось достаточно, чтобы стать героиней известного романа «Таис Афинская».
На самом же деле имя Таис упоминается в исторических источниках только один раз, в одном предложении, у одного древнего автора – Курция Руфа. Диодор и Плутарх злого демона Персеполя называют другими именами: Фаида и Таида. Несомненно лишь одно: женщина рукой Александра сожгла дворец персидских царей, воспользовавшись тем, что разум царя помутнен вином.
Курций Руф так излагает это любопытное событие; по сути, оно не отличается от описаний Диодора и Плутарха:
В то время как враг и соперник его (Александра) царской власти продолжал упорно воевать, а недавно побежденные и покоренные им с пренебрежением относились к его новой власти, он еще засветло садился за пиршества, на которых бывали и женщины, да не такие, которых нельзя было оскорбить, а распутницы, привыкшие жить с военными более свободно, чем полагалось. Из них одна, Таис, будучи во
