Зато люди были при деле, кто возражает.
Я опять начал засыпать, отчего уже сквозь сон - когда возникли звуки попыток разбить некие явно матерые глыбы - ущельице, в котором лежала линия метро, стало напоминать звуками каменоломню, где работают некие римские рабы. Рассвет, между тем, уже намечался со стороны Поклонной горы, и оттого особенно тяжелой и серьезной палкой вдалеке стоял обелиск Победы с прикрученной к нему отчасти и древнеримской Никой: ну, среди окружающих ландшафтов она была более римской, нежели эллинской.
Я же полуспал и чуть ли не млел от того, что все это меня - не раздражает. Прожив изрядное число весьма судьбоносных колов времени в Латвии и лишь месяца четыре как эмигрировав или даже сбежав в Россию, ясен перец, я с превеликим удовольствием ощущал повсюду звуки всяческих работ, наблюдал следы производственно-строительной активности и так далее - всего этого в местностях, откуда я свалил, уже не было и в помине.
Все это было в тот год, когда 12 апреля пошел снег и не растаял, а шел потом и тринадцатого, покрыв к вечеру все улицы, крыши, карнизы точь-в-точь декабрьский - пушистый и надежный. 'Девочка, а разве теперь лето?' - вспоминали все анекдот о девочке на морозе в ситцевом платьице: 'лето, только вот такое вот херовое' - отвечала девочка в анекдоте, а теперь все это было взаправду. Но как зима апрель был хорош. На барьерчике подземного перехода возле стекляшки-ночника на углу Никитского бульвара и Нового Арбата полуночные люди пили пиво, спрашивали друг друга о том, купили ли уже елку и поздравляли друг друга с Новым годом. Ну а теперь уже было лето, да и прежаркое.
Вообще, почти полгода, что я тут уже был, мне казалось, что здесь повсеместно разлита что ли вот такая специальная чума: кайф здесь существовал постоянно, исходя то ли из почвы, то ли из любой крошки хлеба, упавшей на стол, отовсюду. Кроме как некой эпидемией объяснить я это с непривычки не мог.
За окном - на путях - продолжали тюкать железом по камням и скидывать что-то слегка ухающее: шпалы что ли на рельсы. Рельсы долго и смутно резонировали.
Несомненно, в природе, а также и в человеческой жизни присутствовала постоянная необходимость удовлетворения маленьких дырочек, все время открывавшихся в человеке: их что ли, как пташек, надо было кормить или же затыкать просто как обычные дырочки, чтобы изнутри не вышел воздух, тыкать-затыкать, получая от этого удовольствие. Любое действие с этими дырочками давало удовольствие, а их было много.
Вот и московская жизнь пощелкивала разными маленькими штучками, тут что-то постоянно рассыхалось, высыхало, трескалось, снова отсыревало и оживало - несомненно, это запросто можно было счесть такой вот приятной новой чумой, дающей эйфорию от любых вариантов жизни, когда даже чуть ли не все встречные девушки кажутся, похоже, привлекательными всем, на них глядящим, и, несомненно, равно пригодными им даже не для легкой связи, но для вечной жизни.
Утро
Первое, что с утра должен сделать человек в России - выяснить, какой-такой сон снится ей сегодня. Или, со сноской на эгоцентризм, ощутить какие она сегодня имеет виды лично на тебя. Имеет же какие-то, можно ведь считать, что все, с чем приходится сталкиваться, это они, виды, и есть. Сообразив этот нехитрый момент, я осознал: пора определяться. Ну, пожил себе с полгода только что не ремарковским эмигрантом, не страдая от этого, а наоборот, но - определяться-то надо. Потому что по причине жилищной и юридической неустроенности, с которыми ничего пока не сделать, необходимо иметь полную осведомленность о данном месте - чтобы ориентироваться в здешних хитросплетениях лучше местных. Отсутствие недвижимости можно побороть лишь знанием какой-то главной тайны.
Предыдущий этап вживания состоял из обитания в сквоте, работе и распознаванию мелких бытовых особенностей города Москвы, столицы РФ. Бытовые подробности и нюансы не затруднили, прежний опыт (он имелся) вполне работал и спустя 20 лет (именно тогда имелся), карты города и линий метро залегли в мозгу на полагающееся им неглавные места. А после того, как я перебрался со сквота на квартиру, стало возможным высыпаться и жить уже почти осознанно.
Только уже в России. Но - что такое Россия? Никто ведь не знает что тут да как. Территория обширна, нравы разнообразны, а с 1991 года уже и непознаваемы извне: там, вовне, нет правильных новых восприятий Державы, свидетельствую - нет. Но и внутри страны тоже никто еще ничего не осознал никто же пока не представил этих описаний. Так что русские, приписанные к разным своим территориальным единицам, еще как-то вяжутся друг с другом только усилиями телевидения. А в остальном их государственная общность решительно недостоверна. Три шахтера, которые правильно лягут на рельсы, выбрав для себя по отдельной магистрали, разрежут страну на четыре части.
- Не пизди - сказали мне появившиеся невесть откуда ангелы. Шахтеры-то причем? Будто ты видел в жизни хоть одного шахтера.
- Я и магистралей-то этих тоже не видал, - ответил я ангелам. - А вот вы, ангелы, поспокойнее. Вас-то я разных видал. У меня своих-то не меньше девятнадцати, а вы явно из какой- то другой истории.
- Мы - из нашей общей истории, - весомо ответили ангелы, но не хором, а устами одного из них, остальные же согласно кивнули.
- Ага, - сказал я - вы, значит, государственными будете? Это хорошо. Русские государственные ангелы должны быть самые крутые, особенно когда в аксельбантах и ментиках.
- Мы, собственно, по вашему поводу: соотечественников встречаем - что ли представился или перевел разговор старший из них, видом никак не хуже капитана.
- И чего бы это вам им по месту жизни не помогать? - хмыкнул я, поскольку еще не совсем изжил некоторую латвийскую русскоязычную обиду с присущей ей нежными мыслями о том, как Историческая, Этническая и Родина-Как-Таковая бросила нас и т.п.
- А смысл? - пожал плечами старший ангел и, надо признать, был прав.
- То есть, вы теперь со мной так ходить и будете? - удивился я, поскольку с ангелами тогда в государстве получался явный перебор.
- Ага, конечно, - дважды утвердительно сплюнул главный. - Вот уж цаца.
И, оставив мне некую сущность из своей свиты, удалился во главе прочих.
- Так что, собственно, вы всегда хотели узнать про Россию, но стеснялись спросить? - осведомилась сущность после двусмысленного молчания.
'Все', - хотел было уже сказать я, но только пожал плечами.
Ангел что ли вошел в мое затруднение, встал, отряхнул с колен невидимые крошки и, со словами 'сообразишь, по дереву постучи', убыл.
Типа мысли об обретенной Родине
Жил я в Филях, в квартале от Горбушки (то есть, от главного рокерского ДК Горбунова и окружавшего его по выходным муз- и видео-базара), а работал на Полянке. Дороги до службы было мне полчаса, хотя и с двумя пересадками, если второй считать переход с Октябрьской кольцевой на радиальную, чтобы выйти наверх где удобнее. А полчаса времени лучше всего подходят для обдумывания одной, уместно и особо не далеко разветвляющейся за это время мысли. В этот раз я всю дорогу глядел по сторонам, желая понять - отчего это всему в большом количестве вокруг народу явно хорошо? Претензий к ним за это я не имел, ну а то, что им было хорошо - сомнений не вызывало, пусть даже и стояла душная жара, вряд ли обещавшая к вечеру хотя бы грозу, не говоря уж об очередном урагане. Люди массово решали кроссворды, весьма, судя по частому заполнению клеточек, ориентируясь в словах, из которых по крайней мере трети две к их жизни не имели ни малейшего отношения и иметь к ней отношение не предполагали. Но им это было по барабану.
Что можно обнаружить в России, как только ее увидишь? Конечно, редкую обособленность, даже и не обособленность, а что ли проявленность всех и каждого. Рассуждая отчужденно, а ля примерно Кюстин, каковым в данной истории я отчасти являюсь, следует сделать вывод о том, что в отсутствии репрессивных мер народонаселение сочетается друг с другом на основе общих, но индивидуальных особенностей: толстые ходят с толстыми, меланхолики с меланхоликами, бляди с блядьми или с блядями. Тут неясно - то ли это временно, в отсутствии новой системы различений - в новом, не репрессивном времени или же просто потому, что так хочется.
В самом деле - что же это за такая страна, которая спокойно и не печалясь распростилась с четвертью своих сородичей, оставшихся за ее новыми пределами, и вспоминающая о них исключительно по дурному случаю? - решил я окончательно разобраться со своими беженскими обидами. Но, что странно, здесь-то эта фраза выглядела, выглядит полной демагогией. Она решительно не может быть сказана людям, едущим, скажем, от 'Багратионовской' до 'Киевской', да и от 'Киевской' до 'Октябрьской' - тоже. А, если немного отвязаться от вида конкретных соотечественников, то ясно, что адресата у этой фразы и вовсе нет. Такие вот дела, судьба и игра природы, что за базар никто не отвечает.
Очевидная версия состоит в том, что в отсутствии контроляивнимания со стороны государства в полный рост освоена главная мечта местного человека: в пустомичистом поле носится лихой мужик. Так что само понятие страны теперь есть просто ареал обитания таких мужиков, каковыми - если захотят и смогут могут считать себя и русские из мест рассеяния. То есть, российская государственность де факто становится Вселенской, что приблизит генотип новых поколений только что не к апостольскому.
Здесь же становится понятной роль войн и иных мероприятий, в которых русские мочат друг друга: им же надо как-то реализовать свои естественные негативные чувства, а с чужими - не в кайф, взаимопонимания не будет. Тогда ведь уже и не чувства, а, прости Господи, поход за корыстью. Поэтому, высшей формой русского искусства всегда будут заговоры. Они ведь всегда стоят на тонком взаимопонимании - и не только группы товарищей, но и человека и его фатума, не говоря уже о непредсказуемости природы, подлянок и случаев: любая жизнь здесь есть заговор против обломов.
Другой вопрос - что в основе этого тончайшего человеческого взаимопонимания, взаимоощущений? Вот я понял, что прижился в Москве, когда понял, что уже не хочу жрать тушенку. Надо полагать, я сочту себя вписанным в Духовное тело России в момент, когда мне наскучит рассуждать о подобных материях.
Но любому пониманию и описанию ситуации нужен либо свой язык, либо фигура, мощно формирующая собой ситуацию. Существовал ли в данный исторический момент язык описания Державы? Нет. Но и на второй вариант претендентов не было: ни братки, ни интеллектуалы, ни младые реформаторы тут ни фига не формировали.
Поскольку в этом месте мысли мой маршрут пролегал уже по дворам, окружавшим мою контору и уже виднелся рыжий кот по имени, разумеется, Чубайс, то мысль следовало завершить. Все, прочувствованное выше, не приводило к выводу ни о полной бесхребетности державы, ни о ее дрейфе к более изощренному самоописаниюисамоосознанию. Но переадресовывало ответ на роковой вопрос о том, как же страна РФ держится в целости, в гастроном 'Новоарбатский', где на прилавке стоял небольшой кукольный домик, а рядом ценник: 'Типа дом зайца'.
Ночь
Занимался я тогда новостями и политикой в Интернете - что и дало мне возможность эмигрировать, пригласили. Проект оказался удачным, что не суть, но такое положение дел позволяло мне рассчитывать зацепиться в России. То есть, настоящим уведомляю, что все рассуждения данного сочинения, принадлежат не маргинальному сознанию, но сознанию вполне продвинутому и, если и озабоченному проблемами самоидентификации в стране Россия, то - с позиций серьезных, а не с мелко-бытовых. С мелко-бытовых, конечно, тоже.
Короче, я закрывал свои новости в полночь и отправлялся домой через 'Киевскую', какое-то время безвольно слонялся по окрестностям 'Багратионовской' между магазинчиками- киосками, размышляя о том, что бы состряпать поесть, шел домой - метров двести, отделявших дом от станции метро. Жил я тогда еще один, домашние намеревались подъехать к школе, сентябрю, а еще был только июль.
Все это к тому, что после возвращения домой начиналась еще одна порция суток, притом - чуть ли не магически выверенная. В час сорок две - именно что с такой пунктуальностью - отключился холодильник: вообще-то он предпочитал работать постоянно (весьма древний), отключаясь раз в три часа, минут на пять. Но - обязательно ровно в 1. 42, и то, что он, что в нем имелась столь тонкая временная чуткость, свидетельствовало о явной общей закономерности здешней жизни, ощущаемой и мной, но мной - не осознаваемой. Я, то есть, в отличие от 'Юрюзани' не мог еще понять - в какую минуту что мне следует делать.
Зато было ясно, что эта закономерность-то и является объективной реальностью: потому что ею и может быть только то, что не замечается, проходит мимо. Иначе ведь, при наличии реакций человека на возбудители, можно говорить о солипсизме, о первородстве его рефлексий, жизнь мнимо объективизирующих или, хотя бы, искажающих, прибирая ее к рукам. А тогда что уж это за реальность.
Далее все шло примерно так же. Я приходил примерно в час двадцать, в час двадцать пять снова лязгал лифт - приезжал с работы сосед. В два часа 20 минут взвивались те самые два звонка на 'Багратионовской', в два часа тридцать пять минут - столь же точно и ежедневно - взвывала автомобильная сигнализация: где-то за линией метро, примерно на Олеко Дундича. Мне даже показалось, что некто просто использует сигнализацию как будильник, но, прислушавшись, я понял, что визжат-то все время по-разному. Это заставило сменить гипотезу и предположить, что ровно в это время некто приезжает с работы на служебном автобусе и, будучи по обыкновению пьяным в дым, валится возле подъезда на ближайшую,
