крови. Кровь смешивалась с потоком слез. Целая армия детей плакала по солдатам. Генерал в ящике прислушался:
— Все погибли?
— Я еще жив, — признался он.
— Борись, пока не умрешь! — приказал генерал.
Зощенко заполз под мертвых солдат и ничего не ответил, когда генерал спросил опять. Враги начали стучать по ящику.
— Я сдаюсь! — приветливо крикнул генерал.
Зощенко видел, как он вышел. Генерал был потный, потому что в ящике было жарко. Генерал оставил высоту лежать. Он про нее забыл…
От недостатка воздуха Зощенко открыл глаза. В склепе теперь горели две жировые лампы. Одна из теней потащила его к свету. Они начали его раздевать. Его лицо лежало в темноте. Он завыл от боли. Они разрезали рубаху. Она одеревенела от грязи. Поросшую волосами грудь освещала свеча. В плече торчал острый металлический осколок Они удалили его одним рывком. Тень заорала. Волна крови ударила через открытую рану. После этого стало необычно тихо. Зощенко слышал, как трещит пламя свечи…
Он запер дверь изнутри. Казарма спала. Лишь дневальный ходил по проходу. Лучик света дрожал на иконе. Паук полз по стене. В окнах отражались сотни огней собора. В здании церкви они снимали новый фильм. Теперь паук сидел на иконе. Это выглядело так, как будто он восхищался чудом из стекла и золота. Красные, зеленые, фиолетовые жемчужины. Таинственный крест, походивший на рисунок на паучьей спине. Он поджал тонкие ножки. Неподвижно застыл.
Зощенко опустился на колени, как его учили еще ребенком.
— Господи, дай мне знак, — молил он, — малейший знак, что ты действительно есть. Вокруг тебя тайна и бесконечность. Сделай что-нибудь. Прости мои сомнения.
Он сложил руки, посмотрел на них сверху вниз. Они показались ему непривычными и чужими. Никакого знака не было. Икона не двигалась. Свечи продолжали гореть. Дневальный продолжал ходить шаг за шагом по проходу. Он посмотрел на задвижку. Она была прочно закрыта. Ему нечего было бояться. Когда застучали, его сердце заколотилось. Он не осмеливался шелохнуться. Стоял на коленях, как парализованный.
— Почему не отвечаешь? — послышался снаружи голос комиссара, а не дневального. — Я же видел свет! Что ты там делаешь со свечами? Разве электричества нет?
Комиссар начал дергать дверную ручку.
— Сделай так, чтобы случилось чудо, — взмолился он.
Его взгляд блуждал по комнате. Он искал, куда спрятать икону. Места не находилось. У шкафа не было дверцы. Нары стояли слишком высоко над полом. Четыре голые стены. Никакого укрытия для Бога. В воздухе прогорклый запах свечного жира. Электрическая лампа в ржавой решетке беспощадно свешивается с потолка. Комиссар застучал энергичнее. Ему пришлось открыть. Когда он вставал, его суставы хрустнули. Он отодвинул задвижку. Дверь с силой распахнулась.
— О, — удивленно вскрикнул комиссар, — икона!
Пламя свечи играло на его кожаном плаще. Он ожидал столкновения двух миров.
— Икона, — повторил комиссар почти с недоверием и тихонько прикрыл за собой дверь. Получалось так, будто они поделились друг с другом тайной. Комиссар сдвинул фуражку на затылок:
— Можно посмотреть?
Он не знал, как это с ним случилось. Он ожидал ругательств и насмешек.
— У нас тоже была, — сказал комиссар с благоговением и погладил изображение.
— Я только потому, что это — произведение искусства, — запинаясь, бессвязно пробормотал он.
— Гораздо больше.
Фуражка комиссара отбросила на стену огромную тень. Паук приготовился к нападению, сложил ножки и шлепнулся на пол. Комиссар погладил икону, раздавил насекомое мыском сапога.
— Где живут твои родители, товарищ курсант?
— Они умерли.
— Это память о них, да? — комиссар показал на икону.
— Она у меня двенадцать лет, — признался он.
— Двенадцать лет назад я был в Китае. — Комиссар начал вспоминать прошлое: — Там чтут богов!
Комиссар надул щеки, чтобы показать, как выглядит Бог. Зощенко невольно засмеялся.
— Не смейся! Знаешь, как он выглядит?
— Кто?
— Бог.
— Я в него не верю.
— Но ты его боишься.
— Нет. Совершенно не боюсь, — попробовал он обманусь.
— Проклятый страх, — сказал комиссар и повесил изображение снова на стену, включил свет и задул свечу.
Они стояли теперь под ярким светом электрической лампы. Чувство доверительного тепла исчезло.
— Иногда на нас накатит непонятно что, — снисходительно заявил комиссар и провел рукой по лбу, будто вышел из жаркой котельной. — Можешь оставить ее висеть. Нет такого приказа, который бы это запрещал.
Зощенко попробовал отчаянно защищаться:
— Она для меня ничего не значит. Я уже сказал, что храню ее только ради ценности. Может быть, как золотое кольцо.
Он запнулся. Посмотрел на икону. В свете лампы он понял, насколько малоценной была картинка. Дешевые стеклянные жемчужины. Кич. Его отношение к иконе стало меняться. На этой оштукатуренной стене она смотрелась лишь как отпечаток суеверия. Он почувствовал себя обиженным.
— О чем задумался? — спросил комиссар.
Тогда он подошел к стене, снял икону и нерешительно повертел ее в руках. Комиссар задумчиво прошелся по комнате. Зощенко почувствовал, что его предупреждает хитрая улыбка комиссара, и сказал:
— Не более чем средство для самовнушения.
— Вот именно, — подтвердил комиссар.
Зощенко подошел к окну и открыл его как раз в тот момент, когда огни собора погасли.
— На меня она больше не действует, — заверил он и выбросил икону на улицу.
Словно пораженная стрелой птица, картинка полетела вниз, стукнулась о казарменный двор и разбилась. Он сделал несколько шагов назад и посмотрел на комиссара:
— Вы довольны?
— Я — да, но Бог? — В своем кожаном плаще комиссар был похож на бронзовую статую. — Его иконы висят там, наверху. — Из окна он показал на звездное небо. — А ты опаснее, чем я думал, — злобно сказал комиссар и захлопнул за собой дверь. На пол посыпалась штукатурка.
Рука схватила его за лицо. Разрывом снаряда задуло свечи. Между ранеными проковыляла тень. Другая тень начала петь в темноте.
