непонятные слова. Он болен, тяжело болен.
— Такой человек мне встретился, — сказал грузчик. — Он шел вдоль Старой Портовой дамбы.
— Господи помилуй! Скорее, скорее, друг! — потянул Камилло за собой своего нового помощника.
— Вот он! — указал грузчик на видневшуюся вдали пошатывающуюся фигуру.
Ноги человека заплетались, он останавливался вдруг, широко раскинув руки, потом снова устремлялся вперед.
Камилло побежал что есть духу. Спутник едва поспевал за ним. Догнать, догнать больного! Расстояние постепенно сокращалось.
— Синьор Гравелли! Подождите!
Банкир услышал крики. Остановился. Потом махнул рукой и пошел дальше. Повернул за штабель грузов. Теперь его не было видно. Когда Камилло и грузчик добежали наконец до дамбы, она была пуста.
Старый рыбак, чья лодка случайно оказалась неподалеку, рассказывал потом, что какой-то человек выбежал на дамбу с криком: «Астра»! «Астра»! — и бросился в волны.
— Такой богатый! Надо же — какое несчастье! — сетовал кое-кто из гостей портового кабачка.
Другие лишь молча пожимали плечами. Их это не касалось. Все люди смертны. Одни прощаются с жизнью в своей постели, другим, вроде них, могилой может оказаться море. Вот и все!
И люди вновь возвращались к заботам, которые им каждодневно и ежечасно подкидывала жизнь.
Однако смерть Гравелли стала все же всеобщим предметом разговоров и споров, распалявших людей до белого каления.
Луиджи Парвизи объявил всенародно, что Гравелли был предателем, что он виновен в бедах и несчастьях, разразившихся над многими генуэзскими семьями.
— Проклятье предателю! — негодовали рыбаки, моряки, все люди портового города.
— Красного петуха предательскому гнезду!
Кто первым издал этот клич, осталось неизвестным. Никого, впрочем, это и не интересовало.
Сотни людей участвовали в разграблении дома Гравелли. Слуги воспрепятствовать погрому были бессильны, полиция вмешиваться не отваживалась.
Пламя сожрало долговые расписки всех ограбленных мошенничествами старого плута.
Банкирский дом Гравелли рухнул, затягивая в водоворот и без того стоявший на глиняных ногах венский филиал. Пьетро Гравелли стал нищим, вынужденным просить на жизнь у родственников своей жены. Поделом вору и мука!
— В ближайшие дни нас собирается посетить барон Томазини, — мимоходом сказал сыну за обедом Андреа Парвизи.
— Зачем, отец?
— Да нет же, ты ошибаешься, Антонио, — попеняла мужу Эмилия Парвизи. — Он имел в виду совсем другое: это он нас просит в гости к себе в замок. Может, и ты согласишься сопровождать нас, мой мальчик? — обратилась она к Луиджи. — Достаточно ли у тебя сил для этого?
— Еще бы! Я очень рад. Барон Томазини, ведь это же…
— Барон Томазини, Луиджи! — резко оборвал сына Андреа. — Друг моей юности. Больше мы ничего не знаем.
— Как скажешь, отец. Разумеется, я поеду с вами.
Без ведома Луиджи старый Парвизи написал уже другу о приключениях сына, но ответа еще не получил. Поначалу это его удивило, но после он узнал причину: Томазини долго отсутствовал.
В гости поехали синьора Парвизи, Андреа, Луиджи и Селим. Негра пригласили особенно сердечно.
Хозяин замка встретил гостей у ворот парка и проводил к дому, на дверях которого висели два больших плаката. Один — почти разодранный ветром, другой — еще новый.
Разорванный был указом губернатора Венеции от 29 августа 1820 года. Луиджи знал его содержание, но все же еще раз пробежался глазами по строчкам.
"Общество карбонариев, получившее распространение в сопредельных государствах, пытается вербовать приверженцев и в провинциях Империи (Австрии).
Цель карбонариев — ниспровержение законных правительств.
Карбонарии как государственные преступники караются смертью".
Да, он знал об этом — это точно. И второй плакат — о том же. Это был указ неаполитанского короля от 10 апреля 1821 года. Луиджи отыскал статью пятую. Она гласила:
"Цель этого общества — развал и свержение законных властей. Вступивший в сие общество и принимающий участие в запретных сборищах — повинен смерти.
Статья VI.
В равной мере повинен смерти и тот, кто, не будучи карбонарием, поддерживает, однако, цели общества".
— Читайте внимательно, Луиджи! Оба этих указа надо запомнить на всю жизнь и не забывать до самой смерти.
— Я знаком с ними, господин барон. Позвольте, пожалуйста, нам пройти дальше.
— Мы среди своих, — сказал на это барон. — Я лишь на этих днях вернулся из Неаполя. Австрия добилась успехов, заставивших наших братьев отступить под натиском шестидесяти тысяч солдат. Конституция, провозглашенная нами, аннулирована. Вновь восстановлены прежние порядки. Карбонарии были обществом отечественных идеалистов, не имеющих за собой, к сожалению, поддержки народных масс. Что стоят усилия горстки людей, когда чужие державы всеми силами противостоят тому, чтобы Италия стала свободной и независимой, а великая цель не находит отзвука в каждом сердце.
Джакомо Томазини говорил спокойно, без всякого пафоса, ничем не выказывая свою ведущую роль в этом обществе.
— Придет время, и наши устремления все же станут действительностью! — предрек Андреа Парвизи.
— Без карбонариев?
— Да, Джакомо, пусть даже сегодня карбонарии и разбиты, разгромлены. Принципы Общества велики и благородны, они останутся действенными на все времена, хотя, возможно, служить будут и совсем другим организациям и другим движущим силам.
— Италия должна стать свободной и независимой, — процитировал Томазини фразу из письма Общества британскому министру. — Границами этой державы должны стать три моря и Альпы. Корсика, Сардиния, Сицилия и весь прибрежный архипелаг Средиземного, Адриатического и Ионического морей станут частями Романской державы, а Рим — ее столицей. Однако я ведь не говорю вам ничего нового. Не стоит повторяться.
— Что же будет теперь, Джакомо? — спросил Андреа Парвизи.
— Пока еще не знаю. Прежде всего каждый должен позаботиться о том, как удержать свою голову на шее. Чужеземное иго все тяжелее давит на нашу родину, которую мы так любим. Однако не затем я пригласил вас сюда, чтобы поплакаться навзрыд о своей печали… Расскажите-ка, Луиджи, и как можно подробнее, о своих приключениях среди корсаров.
Джакомо то и дело перебивал рассказчика и обращался к Селиму, чтобы тот подтверждал и дополнял упущенное Луиджи.
Рассказ закончился. Томазини задумчиво, будто беседуя сам с собой, повторил кое-что из услышанного. Но в его устах это звучало несколько по-иному. И уж совсем по-другому выглядело все, когда барон высказал собственные свои соображения и решительно заявил, что борьба Луиджи еще не окончена.
— Доверши ее, Луиджи! Выполни то, что я тебе сейчас предложу, — сказал Джакомо, обращаясь к сыну своего друга.
Выслушав барона, молодой Парвизи растерянно посмотрел на него.
— Невозможно! — только и сумел произнести он в ответ на настоятельные пожелания, едва ли не приказ, хозяина.
— Не связывай ты себя этим «невозможно», Луиджи. Сначала обдумай все спокойно. Не торопись. Я и сам отлично знаю, как непросто выполнить мой план.
Томазини сделал паузу, чтобы лучше оттенить смысл последних слов, и закончил:
— В помощи моей можешь не сомневаться.
