щебетание и смех, которые согревают комнату лучше всякого огня?
На борту корабля и позднее, в гостиницах и тавернах, где им с Люсьеном приходилось останавливаться, царило веселье и оживление, хотя иного сорта, чем в гареме. Почему же в Корберри так безрадостно?
Она лихорадочно искала подходящие объяснения. Может, здесь кого-нибудь недавно похоронили?
Когда массивная тяжелая дверь, через которую они только что прошли, закрылась со звуком, напоминающим стон, лестница в дальнем углу холла оживилась разноцветием красок. «Женщины, – поняла Александра, – наверно, леди Байярд».
Джеймс, казалось, не заметил се. Ступив на возвышение, он поднял руку с сидящим на ней соколом и, усадив птицу на спинку огромного кресла, плюхнулся в него сам.
Остановившись в двадцати футах от возвышения, Люсьен схватил руку девушки и заставил ее обойти себя слева. Она восприняла это как немую готовность отбить нападение – свободной рукой выхватить из ножен меч, если возникнет непредвиденная ситуация.
Свита лорда, сопровождавшая его на охоте, расселась; однако далеко они не отходили, все были здесь, поблизости. Предвидя осложнения, мужчины рассредоточились по залу.
– Присаживайтесь рядом, – пригласил Байярд.
– Нет, я постою, – проговорил Люсьен, наблюдая за ярко одетой женщиной, стоящей рядом с креслом Джеймса.
– Леди Байярд, – представил ее лорд.
Де Готье склонил голову, тем самым подсказывая своей спутнице сделать то же самое.
Гордо выпрямив спину, женщина подняла лицо и приветствовала посетителей движением выщипанных бровей. Несмотря на ее надменное поведение, девушке пришло в голову, что леди Байярд выглядит взволнованной, даже расстроенной.
– Кажется, де Готье восстал из мертвых, дорогая жена, – объяснил ей Джеймс, и странная улыбка заиграла на его лице.
Совершенно очевидно, что женщина не разделяла веселье мужа, это было заметно по ее сжатым побелевшим губам.
– О каком мире шла речь? – спросил Люсьен, игнорируя правила хорошего тона.
Джеймс взмахом руки подозвал служанку и взял у нее из рук огромную кружку с откинутой крышкой, наполненную элем.
– Не хочешь ли эля, друг?
Александра видела, как у Люсьена резко обозначились скулы, а впалые виски побелели и набрякли вены на шее.
– Мир, – напомнил он гостеприимному хозяину.
Пожав плечами, Байярд поднес кружку к губам и сделал большой глоток.
Думая, что ей показалось, девушка моргнула и вгляделась пристальнее. Нет, она не ошиблась, дно кружки Джеймса было сделано из стекла, так что он имел возможность наблюдать за Люсьеном и одновременно наслаждаться элем. Не именно ли для таких ситуаций и была сделана эта кружка?
Лорд поставил кружку на ручку кресла и откинулся, сложив руки на животе.
– Мы живем в мире с твоей семьей вот уже год. Борьба, сопротивление, стычки – все прекратилось. Нет больше ненужного кровопролития. Твоя семья...
– Как же был достигнут мир? – перебил Люсьен.
– Наши семьи живут, как им хочется, без угроз и оскорблений, – продолжал Байярд, не смущаясь. – Деревни и поля процветают, дети играют на лугах, куда они еще недавно опасались ходить. На наши земли пришел мир, Люсьен.
Взглянув на своего спутника, Александра подумала, что он сейчас способен совершить убийство. С возрастающим беспокойством она наблюдала, как его рука схватилась за рукоять меча.
Люди Джеймса тоже видели это и выступили из углов, готовясь к возможной схватке.
– Какой ценой завоеван мир? – процедил де Готье сквозь стиснутые зубы.
Джеймс еще больше откинулся назад, вытянув ноги и скрестив их на уровне лодыжек.
– Ты намереваешься разрушить то, что было достигнуто такими усилиями?
– Посмотрю еще, это зависит от...
– От?
– От твоего ответа.
Какой-то звук, то ли стон, то ли вздох, сорвался с губ лорда.
– Проблема, над которой наши семьи бились сто с лишним лет, разрешена. Все права и притязания на Домор Пасс отданы Байярдам.
Рука Люсьена сжала рукоятку меча так, что побелели костяшки пальцев.
– Мой отец никогда не согласился бы на это.
– Да, он не соглашался, – Джеймс выпрямился в кресле, куда-то исчезла его притворная небрежность. – Он не соглашался и не мог этого сделать. Видишь ли, Люсьен, Себастьян де Готье, твой отец, мертв.
Неподвижность сковала члены Люсьена де Готье, затем его обуял страшный нечеловеческий гнев,
