облик, ему нужна кровь героев.
Тут Мышелов вскочил, схватил Фафхрда за плечо и осторожно потряс друга.
— Те, что истинно поклоняются Нихвону, — продолжал словно в трансе Фафхрд, ничего не заметив, — хранят его горные раны, молятся ему и ждут, ждут того дня, когда исполнятся сроки, когда вновь, пробудится Нихвон, теперь в облике человека, чтобы навсегда избавиться от людей.
Мышелов остервенело затряс гиганта. Фафхрд вздрогнул, пробудился… и заверил приятеля, что он и глаз не смыкал, а ему, Мышелову, видятся кошмары. Возражения своего спутника северянин поднял на смех и крепко стоял на своем. Возвращать камень он тоже не захотел, наоборот, поглубже затолкал его в свой мешок и после двух оглушительных зевков уснул под укоризненным взглядом Мышелова.
Собственная стража вовсе не показалась Мышелову приятной. Доверие его к этому каменному закутку улетучилось, и теперь со всех сторон мерещились опасности — в сторону парящей ямы он поглядывал не реже, чем на темнеющий за тлеющими угольками вход; ему все время казалось, что вареный жрец карабкается вверх по узкому жерлу. Тем временем в голове его сложилась неприятная, но убедительная теория: да, горячие внутренности Нихвона ревнуют к судьбе человека, а зеленый холм — это место, где они пытались пробиться наружу, породить непобедимых гигантов, каменных людей. А черные клишианцы-жрецы поклоняются Нихвону и жаждут гибели всех людей. А глаз-алмаз вовсе не ценная и легкая добыча, это нечто живое и страшное, стремящееся заворожить Фафхрда своим блеском, обречь какой-то неведомой участи и погубить.
Трижды пытался Мышелов стащить камень у спящего друга, в последний раз он даже надрезал дно в мешке северянина. Но хотя Мышелов с полным правом считал себя искуснейшим карманником Ланхмара, пусть несколько лишенным практики, каждый раз Фафхрд только плотнее прижимал к себе мешок и, сварливо бурча что-то во сне, безошибочно отбрасывал в сторону его руку. Мышелов хотел уже было попытаться отобрать алмазный зрачок силой, но подумал, что подобные действия вызовут яростное сопротивление северянина. В самом деле, трудно было заранее предполагать, в каком состоянии пробудится его друг.
Но когда зев пещеры наконец осветился и Фафхрд, поежившись, открыл глаза, громовой, как обычно, зевок был вполне добродушен. Утренняя болтовня его была исполнена столь чистосердечного энтузиазма, что страхи Мышелова, если не улетучились, то все же отступили в какие-то там закоулки сознания. Друзья позавтракали холодным мясом, а потом аккуратно упаковали задние и передние ножки, пропекшиеся за ночь в золе.
Потом под прикрытием Фафхрда, туго натянувшего стрелой тетиву, Мышелов выскочил наружу и метнулся к прикрывавшей вход скале. Прыгая из стороны в сторону, он быстро обернулся — на утесе над пещерой засады не было. С пращой наготове он в свой черед подождал, пока Фафхрд выскочит из убежища. Немного погодя они убедились, что в бледных лучах рассвета их по крайней мере поблизости никто не подкарауливает. Фафхрд размашистым шагом выступил первым. Мышелов резво устремился следом, но чуть спустя сомнения снова охватили его — он понял, что Фафхрд идет не туда, слишком забирает влево. Правда, уверенности в том не было: солнце еще не пробило пурпурно-желтые слоистые облака… К тому же, откуда именно они пришли вчера, Мышелов не знал — ведь пройди одной и той же местностью в противоположные стороны, и она покажется совершенно иной.
Тем не менее он все же позволил себе чуть усомниться, но Фафхрд отвечал с добродушной уверенностью:
— Все мое детство прошло в Холодных Краях, я играл здесь, они знакомы мне, как тебе — путаные лабиринты улиц Ланхмара или тропки в Великих Соленых Болотах. — И Мышелов почти удовлетворился этим ответом. К тому же день выпал безветренный, что его бесконечно тешило, — тепло он теперь боготворил.
После полудня доброй ходьбы они осилили заснеженный подъем, и при виде открывшегося ландшафта брови Мышелова недоуменно поползли вверх: перед ними наискось распростерлась равнина, зеленоватый лед был гладким, как стекло. Верхний край ее, справа, венчали зубастые башенки, которые напоминали гребень громадной вздымающейся волны. Склон отлого уходил влево, и низину скрывал белесый туман, но впереди равнине не было конца.
Она была настолько зеленой, что казалась странным океаном, застывшим по приказу могущественного мага, не успев взметнуться гигантской волной.
Когда Фафхрд прохладным тоном предложил идти прямо вперед, Мышелов не был удивлен, но все- таки слегка ужаснулся. Остроглазый северянин углядел где-то впереди ровную узкую тропку поперек откоса, заверил друга, что, не поднимаясь и не опускаясь, они без труда пересекут склон, и тронулся вперед, не дожидаясь его согласия.
Обреченно пожав плечами, Мышелов последовал за ним, ступая осторожно, словно по скорлупе огромного яйца, и опасливо косясь на длинный, уходящий вниз откос. Он подумал, что не худо было бы сейчас оказаться в сапогах с бронзовыми подковами, пусть даже стесавшимися, как у Фафхрда… А еще лучше, если бы на его скользких сапогах оказались какие-нибудь шпоры, чтобы было чем затормозить поскользнувшись. Потом он приноровился и зашагал быстрее, но все-таки осторожно, и расстояние между приятелями стало сокращаться.
Они прошли по равнине уже около трех полетов стрелы, а впереди ей не было ни конца, ни края. Вдруг легкое движение, уловленное уголком правого глаза, заставило Мышелова оглянуться.
Сверху, вынырнув из какого-то невидимого укрытия на иззубренном хребте, на них безмолвно скользили уцелевшие жрецы — все трое в ряд. Они мчались, словно опытные лыжники, на ногах у них и впрямь было что-то вроде лыж. Двое держали импровизированные копья — кинжалы, вставленные в длинные духовые трубки, а у третьего, среднего, в руках оказалась сосулька, длинная, не менее восьми футов длиною, и острая как игла.
Доставать стрелы и пращу было поздно, а замахиваться мечом на того, кто уже пронзил тебя копьем — бессмысленно. Ледяной склон — не место для подобных действий. Потому, не говоря другу ни слова, уверенный, что он уже делает то же самое, Мышелов сделал шаг влево на пугавший его откос и оттолкнулся ногой.
Не иначе он сам отдался в объятия демона скорости. Лед слегка поскрипывал под сапогами, спокойный воздух превратился в леденящий ветер, что трепал его одежды и колол щеки.
Но была ли достаточной скорость? Черные жрецы на лыжах имели фору. Мышелов надеялся, что перегиб склона помешает им, но, увы, они перемахнули его с непринужденной уверенностью и скользили теперь в двух длинах копья за спиною. Кинжалы и ледяная игла зловеще сверкали.
Мышелов выхватил Скальпель, попытался оттолкнуться им, но потом присел, чтобы меньше мешал воздух. Черные жрецы нагоняли. Мчавшийся рядом Фафхрд глубоко вонзил в лед свой длинный меч с головой дракона на рукояти и резко ушел в сторону. Жрец с сосулькой наперевес устремился следом за ним. Тем временем двое других поравнялись с Мышеловом, он отчаянно изогнулся, не прерывая стремительного движения вниз, отбил Скальпелем копье первого, отвел в сторону копье второго, и некоторое время они вели самый странный из поединков: все сражаясь, мчались вниз на одной и той же скорости, словно битва происходила на месте. Отразив в очередной раз докучливые самодельные копья, Мышелов даже какой-то миг скользил вниз задом наперед.
Но двое против одного — всегда сильнее, и Мышелов к собственному прискорбию убедился бы в этом, если бы не Фафхрд. Описав широкую дугу, тот несся к сражавшимся с вершины какого-то незаметного пригорка, который лишь он сам и мог углядеть. Широко замахнувшись мечом, он проскользнул как раз за спинами жрецов… дальше их головы и тела ехали вниз по отдельности.
Правда, сам северянин едва не стал жертвой последнего из черных жрецов, которому, наверно, помогал вес ледяной пики. Он нагонял Фафхрда и пронзил бы, если бы не Мышелов — он ухватил Скальпель обеими руками и отвел вверх ледяное острие, которое лишь взлохматило развевавшиеся на ветру рыжие космы северянина.
В следующий миг все они вкатили в льдистый молочный туман. Мышелов успел заметить, как голова Фафхрда мелькнула над слоем тумана, а потом его собственные глаза опутало пеленой.
Для того чтобы скользить словно в густом молоке, ощущая щеками уколы льдинок и не подозревая, что может вдруг вырасти на твоем пути, требовалось известное присутствие духа. Он услышал сердитый рык, похожий на голос Фафхрда, потом треск и звон — должно быть, хрупнула сосулька-копье, — затем
