Меч Фафхрда просвистел едва ли не в пальце от его головы.
Алмазный зрачок взорвался и рассыпался в мелкую белую пыль.
Черная шерстистая почва под ними дрогнула в безумной муке.
Зеленый холм разразился огненной карающей вспышкой. Мышелов едва устоял на ногах. Из разверзнувшейся пасти в избитое до синяков нёбо взметнулся столб расплавленного камня.
Ухватив за руку дикими глазами озиравшегося по сторонам северянина, Мышелов повлек его за собой подальше от зеленого холма и озера.
Не больше чем через дюжину сердцебиений, каменная масса обрушилась на место, где они только что стояли, только брызги полетели во все стороны. Каменные капли огненными стрелами чиркнули над головами приятелей. Одна или две из них попали на плащ северянина, и Мышелову пришлось тушить его.
Оглянувшись на бегу, Мышелов бросил прощальный взгляд на зеленый холм. Он все еще извергал пламя и огненные ручьи, но выглядел теперь основательным и неподвижным, словно жизнеспособность оставила его вдруг… на время или же навсегда.
Когда они наконец остановились, Фафхрд отупело поглядел на собственную левую руку и произнес:
— Мышелов, а я большой палец где-то порезал. Кровь течет.
— Из зеленого холма тоже, — отозвался Мышелов, оглянувшись назад. — Радостно сознавать, что его-то перевязывать некому.
VIII. Когти ночи
Под озарявшей Ланхмар луной висело облако страха. Словно туман полз он по извилистым сквозным улицам, по лабиринту переулков, просочился даже в извилистую щель, именуемую тоже улицей, где сквозь сажу мерцал фонарь, что отмечал вход в таверну “Серебряный Угорь”.
Страх этот был тонок — вовсе не того свойства, что порождают осады, раздоры благородных, восстания рабов, кровавая череда случайных убийств по прихоти обезумевшего властелина… даже чужеземный флот, заплывший из Внутреннего Моря в эстуарий Хлала. Но силой он обладал вовсе не меньшей, и нежные горлышки женщин, впархивающих под низкую дверь таверны, стискивал так, что смех становился резким и пронзительным. Прикасался он и к невозмутимым спутникам женщин, отчего они говорили громче и бряцали мечами чаще, чем это было нужно.
Там собирались юные аристократы, чтобы развлечься в месте, о котором шла дурная слава, месте небезопасном. Модные одеяния их по обычаю упадочной ланхмарской знати были роскошны до невероятия. Но одно казалось слишком причудливым даже среди всей этой немыслимой пышности. Головы женщин, всех до одной, были заключены в небольшие серебряные тонкой работы птичьи клетки.
Дверь снова отворилась, на этот раз из нее вышли двое и быстрым шагом направились в сторону. Один был повыше и пошире и под плащом своим что-то скрывал. Другой был невелик и гибок, с головы до ног он был облачен в серую одежду, скрывавшую его в лунном свете. Через плечо он нес удилище.
— Интересно, куда это отправились Фафхрд с Мышеловом на ночь глядя? — обернувшись осведомился какой-то прихлебатель. Господин его пожал плечами.
— Уверен, добра не жди, — настаивал прихлебатель, — там под плащом Фафхрда что-то трепыхалось словно живое. Ныне это весьма подозрительно… вы понимаете, что я имею в виду. И еще это удилище.
— Тихо, — отвечал хозяин. — Они честные жулики, даже когда нуждаются в деньгах, впрочем, сумма, которую они задолжали мне за вино, не достойна упоминания. Не оговаривай их.
Однако, возвращаясь назад, сам он казался слегка встревоженным и обеспокоенным и нетерпеливо подтолкнул прихлебателя первым.
Страх владел Ланхмаром уже три долгих месяца, хотя начинался он вполне безобидно. Просто в городе вдруг начались кражи, потом их стало больше, потом слишком много; исчезали и дешевые безделушки, и редкие драгоценности. Страдали в основном женщины. Поначалу пропадали просто блестящие предметы, какова бы ни была их природа.
Стали утверждать, что виной всему шайка немыслимо искусных воров, ухитрявшихся незаметно проникать в комнаты то одной, то другой важной дамы. Поголовная порка служанок и телохранителей не помогла выявить предполагавшихся сообщников. Потом кто-то предположил, что кражи — дело рук детишек, слишком юных, чтобы знать цену украденному.
Но постепенно характер краж стал меняться. Все меньше стало пропадать дешевых безделиц. Неизвестные воры все чаще крали самоцветы, безошибочно выбирая их среди стекляшек и дешевой позолоты, невольно наводя на мысль, что таинственные мошенники способны учиться.
Примерно к этому времени люди заподозрили было, что виной всему древняя, едва ли не ставшая уже достопочтенной Гильдия Воров Ланхмара, изобретшая невиданный до сих пор способ кражи. Пошли разговоры, что следует подвергнуть пытке лиц, что, как предполагали, руководили ею. Предлагали даже, дождавшись подходящего ветра, поджечь улицу Торговцев Шелком.
Но поскольку Гильдия Воров, как ей и положено, была организацией косной, в высшей степени скрытной и преданной сугубо традиционным способам воровства, подозрения относительно нее стали несколько рассеиваться, едва стало ясно, что здесь действует ум невероятно смелый и изобретательный.
Ценности исчезали прямо средь бела дня из запертых и тщательно охраняемых сокровищниц, из висячих садов с отвесными стенами. Некая дама, считая себя в полной безопасности, оставила браслет на подоконнике собственного дома, до окна просто никак нельзя было добраться, но браслет пропал, пока она поболтала чуть-чуть с подругой. Дочь владетельного господина прогуливалась в своем собственном саду и под густым деревом вдруг ощутила, что ее тянут за волосы, — исчезла бриллиантовая заколка. Усердные слуги немедленно обыскали все дерево, но никого не нашли.
Наконец какая-то служанка в истерике прибежала к своей госпоже и призналась: у нее на глазах большая черная птица вылетела из окна их дома, унося в когтях изумрудное кольцо. Рассказ этот на первых порах был встречен с гневом и недоверием. Общее мнение склонялось к тому, что лживая девушка не иначе, как сама и украла кольцо. И при всеобщем одобрении ее едва не засекли до смерти.
Но на другое утро большая черная птица спикировала на племянницу Властелина и вырвала драгоценный камень прямо из мочки ее уха.
Тут же нашлась целая куча свидетелей. Люди рассказывали о странных птицах, оказывавшихся там, где не следует, в совершенно неподходящее время. Жертвы ограблений стали припоминать показавшиеся им в свое время незначительными подробности: взмахи крыльев, шум перьев, птичьи следы и капли помета, тени, скользнувшие над головой.
Весь Ланхмар гудел от недоумения и удивления. Все решили, что теперь, когда воры известны и будут приняты меры, кражи немедленно прекратятся. Разодранному уху племянницы Властелина не уделяли никакого внимания. И, как выяснилось, напрасно.
Двумя днями позже наглая куртизанка Лиссния вызывающе шествовала по широкой площади, где на нее и напала большая черная птица. Не растерявшись, Лиссния ударила птицу позолоченным жезлом, который держала в руках, и прикрикнула, чтобы отпугнуть грабительницу.
Но, к ужасу очевидцев, птица, избежав отчаянных ударов, уселась, впившись когтями в нагое плечо, и ударила Лисснию прямо в глаз, потом взмахнула крыльями и, блеснув черными перьями, улетела прочь, унося в когтях яшмовую брошь.
В следующие три дня подобному нападению подверглись еще пять женщин, три из них получили увечья.
Весь Ланхмар содрогнулся от страха. Такое неподобающее и даже разумное поведение птиц пробудило всевозможные суеверия. На крышах расставили лучников с трезубыми стрелами для дичи. Скромные женщины сидели по домам, а выходя, прикрывали свои драгоценности плащами.
Невзирая на летнюю жару, в городе на ночь стали затворять ставни. Стрелы и яд погубили
