войне, в которую оказались втянутыми. Саванна Фортрес, как мы знали, возникла на базе больших атомных заводов, расположенных вдоль Миссисипи, но ее культура, похоже, несла в себе более жестокие элементы, чем Атла-Аламосская культура. Раньше, когда мы пребывали в неведении, мы едва ли не романтично размышляли о тяжкой доле Атла-Хая, осажденного превосходящими и (что легко было предположить) варварскими силами, возможно, такой же печальной была ситуация в отдаленном Лос-Аламосе. Алиса напомнила мне, как голос спрашивал, умирают ли они там по-прежнему. На какое-то мгновение я почувствовал себя ужасно гордым тем, что оказался способным нанести удар по злобному агрессору. Однако тут же на смену гордости пришло другое чувство.
— Чертовски умное занятие, — признался я, — для трех так называемых реалистов — предаваться романтическим бредням.
— Да, особенно после того, как твои герои нас пробросили, — согласилась Алиса.
Папаша ухмыльнулся и сказал:
— Ага, они даже отняли у Рэя его артиллерию.
— Тут ты ошибаешься, Папаша, — возразил я, оживившись. — У меня все еще есть при себе одна из тех гранат — та, которую Пилот зажал в кулаке.
— И ты поверил в слова старого мошенника, что это атомные гранаты? — спросил меня Папаша.
— Не знаю. Конечно, особого желания сказать нам правду о чем бы то ни было я у него не подметил. Но в случае с гранатами он, возможно, и не лгал, полагая, что мы все равно не поверим. Может, это действительно своего рода крошечная атомная бомба с запалом, как в гранате.
Я вынул кубик и взвесил его в руке.
— А что, если я нажму кнопку и выброшу его за борт? Тогда мы и узнаем.
Меня действительно подмывало это сделать — от беспомощности, наверное.
— Не будь дураком, Рэй, — сказала Алиса.
— Не буду, не переживай, — успокоил я ее. В то же время я дал себе слово если когда-нибудь почувствую себя по-настоящему беспомощным, то есть, совсем
— А почему ты думаешь, что это оружие? — спросил Папаша.
— Что же еще, раз они так жаждали его заполучить в самый разгар войны? — ответил я вопросом на вопрос.
— И все-таки я в этом не уверен, — сказал Папаша. — Есть у меня предположение, о котором пока не буду говорить. Но в чем я полностью уверен, Рэй, так это в том, что первой твоей мыслью о какой-нибудь находке — во внешнем мире или в твоем сознании — будет мысль об оружии.
— Оружие стоит того, чтобы о нем думать, — вмешалась вдруг Алиса с неожиданной горячностью.
— Вот видишь? — подхватил Папаша. — Это именно то, что я хочу сказать о вас обоих. Такой тип мышления был распространен очень долгое время. Пещерный житель поднимал камень и тут же спрашивал себя: «Кому я могу размозжить этим череп?» Сотни тысяч лет ему не приходило в голову, что с этого камня можно начать строительство больницы.
— Ты знаешь, Папаша, — сказал я, осторожно пряча кубик обратно в карман, — временами ты действительно говоришь, как проповедник.
— Наверное, так оно и есть, — согласился он. — Как насчет перекусить?
Это была отличная мысль. Еще несколько минут — и мы бы уже не смогли различить еду, правда, банки, по форме соответствующие содержимому, думаю, помогли бы нам справиться. Было действительно забавно, что мы не знали даже, как зажечь свет в этом замечательном самолете. Что лишний раз демонстрировало нашу полную беспомощность.
Мы покончили с едой, снова покурили и разместились поудобнее. Я предполагал, что до разрушенного завода нам предстоит добираться всю ночь. Никакого представления о скорости нашего полета на восток у нас не было. Папаша снова сидел сзади, а мы с Алисой полулежали в передних сиденьях, чтобы видеть друг друга. Очень скоро стало настолько темно, что мы не различали ничего, кроме огоньков сигарет и части лиц, освещавшейся при глубокой затяжке. Сигареты были хорошей идеей, так как позволяли отвлечься от мысли, что кто-то из твоих сотоварищей подползает к тебе сейчас с ножом в руке.
Экран Северной Америки по-прежнему тускло мерцал и мы могли наблюдать за тем, как наша зеленая точка двигалась к цели. Вначале в обзорном иллюминаторе было черным-черно, затем появилось что-то вроде бронзовой кляксы, которая очень медленно перемещалась вперед и вниз. Конечно же, это была старушка Луна, движущаяся впереди нас на запад. Спустя какое-то время я понял, на что все это похоже — на старый пульмановский спальный вагон (однажды ребенком я путешествовал в таком) или, если точнее, на вагон для курящих, идущий по рельсам глубокой ночью. Наша поврежденная антигравитация, отталкиваясь от неровностей почвы, проплывавшей внизу под нами, заставляла кабину ритмично покачиваться. Я припомнил, каким загадочным, оторванным от остального мира казался мне, ребенку, тот старый спальный вагон. Теперешние ощущения были точно такими же. Я все ждал, что вот-вот раздастся гудок. То было чувство отчужденности и одиночества, которое въедается тебе в душу и остается в ней навсегда.
— Я вспоминаю первого человека, которого убил, — задумчиво начал Папаша.
— Заткнись! — сказала ему Алиса. — Неужели ты не можешь говорить о чем-нибудь еще, кроме убийства?
— Видимо, нет, — ответил он. — В конце концов, здесь это самая интересная и подходящая тема. Вы можете предложить другую.
В кабине воцарилась тишина. Потом Алиса произнесла:
— Это было накануне моего дня рождения. Мне исполнялось двенадцать. Они вошли к нам на кухню и убили моего отца. Он был по-своему мудр и устроил нас жить там, где ни бомбы, ни радиоактивные осадки нас не достали. А такую опасность, как местная банда оборотней, он предусмотреть не сумел. Как раз в тот момент отец резал хлеб — домашний хлеб, выпеченный из выращенной нами пшеницы (папа был помешан на идее возврата к природе и всем таком прочем), — но отложил нож в сторону.
Отец не способен был думать о предметах или идеях как об оружии — в этом заключалась его главная слабость. Он даже в оружии не видел оружия и придерживался философии сотрудничества, как он это называл, которую пытался донести до людей. Иногда мне казалось, он был рад последней войне, потому что видел в ней свой шанс.
Однако оборотни не интересовались философией и, хотя их ножи не были такими острыми, как папин, они их не отложили. Потом они насладились пищей и мною на десерт. Помню, как один из них взял кусок хлеба и обмакнул его в кровь, как в соус. А другой сполоснул руки и лицо в холодном кофе…
Она замолчала. Папаша вставил мягко:
— То был день — не так ли? — когда падшие ангелы… — А затем просто добавил: — Язык мой — враг мой.
— Ты собирался сказать: «День, когда они убили Бога»? — спросила Алиса. — Ты был прав, так оно и есть. В этот день на кухне они убили Бога. Вот откуда я знаю, что Бог мертв. После этого они должны были убить и меня, в конце концов, но…
Она снова прервалась, на этот раз чтобы спросить..
— Папаша, ты полагаешь, все эти годы я могла думать о себе, как о Дочери Бога? Что именно поэтому я переживаю все так остро?
— Не знаю, — сказал Папаша. — Верующие парни говорят, мы все дети Бога. Я-то в этом не вижу большого смысла, а иначе придется признать, что у Бога есть довольно-таки гадкие детишки. Продолжай свою историю, пожалуйста.
— Итак, они должны были убить меня тоже, но главарю я понравилась, и он решил воспитать из меня девушку-оборотня. Это было мое первое знакомство с идеей как оружием. У него возникла идея относительно меня, а я ее использовала для того, чтобы убить его самого. Мне пришлось три месяца ждать своего часа. Я приручила его до такой степени, что он позволил мне себя побрить. Из него вытекла вся кровь, так же, как тогда из моего отца.
— Хм, — произнес Папаша спустя некоторое время, — это был леденящий душу рассказ. Я должен