там, где жирок – нежная, на костях – жесткая.
– Помнишь, как мы с тобой познакомились? – спрашивает Виктор после продолжительного молчания.
– Ты был лысым, – вспоминаю я. Провожу рукой по его волосам, нежно глажу по голове. – Ты был не очень-то привлекательным. Весь скрюченный, как гигантский птенец. Помню, я подумала, что ты напоминаешь громадную морскую птицу, скопу.
– Скопу? – переспрашивает Виктор, издавая звук, отдаленно напоминающий смех.
– Ага.
– Спасибо, что не пеликана.
– Нет. На пеликанов похожи только старики, – объясняю ему.
– Когда я лежал в онкологическом отделении, там были одни только старые пеликаны, – говорит Виктор.
Я улыбаюсь. Крепче прижимаюсь к Виктору.
– Ни за что не вернусь в больницу, – вызывающе-дерзко заявляет Виктор, в голосе его слышно удовлетворение. – А когда первый раз пришла ко мне домой в Бостоне, что подумала?
– Твоя квартира меня поразила. Я решила, что ты, наверное, художник, потому что у тебя удивительно тонкий вкус. У холостяков стены в квартирах чаще всего голые. А у тебя на стенах были гравюры, дипломы, африканские маски… Потом мне еще запомнились какие-то необыкновенные подсвечники, поднос с хрустальными безделушками. И кухня тоже очень понравилась; медные кастрюли, да к тому же закопченные, – класс. А еще запомнила фотографии твоих родственников, в серебряных рамках. Очень понравилась ложка в сахарнице с серебряным ангелом на ручке.
– А как насчет книг?
– На книги не обратила внимания, – признаюсь я.
– Вот поэтому, будь у нас нормальная жизнь, мы с тобой никогда не стали бы жить вместе, – заявляет Виктор. Молча выжидает, что я отвечу.
– А мы с тобой и живем нормальной жизнью, – отвечаю ему.
– Нет, – бесстрастно возражает Виктор. Вздыхает. – Расскажи, что ты думала обо мне в первую неделю знакомства. Со мной было интересно? Разглядела, что я за человек, или для тебя я был только больным?
– Разглядела, – утешаю его.
– И весил я тогда больше.
– Не намного. А может столько же.
– Ты же видела фотографии. Знаешь, каким я был, – говорит Виктор.
– Верно, – соглашаюсь я. Помню, как сидела в его гостиной в Бостоне и, как бы листая страницы его жизни, рассматривала бесчисленные фотографии.
– А кто из моих друзей больше всех тебе понравился? – спрашивает Виктор.
Задумываюсь. Перед глазами мелькают дюжины фотографий: группы молодежи в ресторане, на вечеринках, на рыбалке в Монтауке, на фоне яхт и парусников в гавани. Я выслушала столько историй обо всех его друзьях, начиная с младенчества: как познакомились, из-за чего поссорились, как разъехались на работу в другие штаты, в другие страны, что вполне могла бы обсуждать с экс-подружками Виктора, с его профессорами и друзьями мельчайшие подробности его жизни. У меня такое впечатление, что много лет я прожила рядом с ним, что ни у меня, ни у Виктора не было до нашей встречи собственной истории жизни, а есть только одна, наша общая история.
– Грег, – наконец отвечаю я. – Мне больше всех понравился Грег.
– Грег – хороший парень, он приедет на похороны, – говорит Виктор. – Может, тогда и познакомишься с ним.
Внезапно перед глазами у меня возникает ясная картина тех событий, того, что случится позднее, что последует за смертью Виктора. Все эти лица, беспечно улыбающиеся на бесчисленных фотографиях в разных альбомах, обретут плоть и кровь именно в связи с этим событием. Как при блеске молнии возникает – что? Не воспоминание, потому что ничего еще не случилось. Но внезапно я с полной ясностью осознаю, что люди из альбомов существуют на самом деле, в реальной жизни, и что будущее – тоже реальность; Земля ежедневно вращается вокруг своей оси, и как мы ни упорствуем, как ни сопротивляемся, заставляет нас продвигаться вперед. В один прекрасный день я встречусь с этими людьми из альбомов, а Виктора уже не будет.
– Не говори так, – прошу я Виктора, – не хочу знакомиться с Грегом.
– Он очень красив, – не обращая внимания на мои слова, продолжает Виктор. – С Грегом невозможно соперничать.
Представляю, как с полок непрерывным потоком падают фотографии, бесконечное мелькание лиц.
– Виктор, – прошу я, – давай избавимся от «крысиного ружья».
– Что ты хочешь? Продать его?
– Ага, или отдать. Или выбросить. Может, отдать его этим ненормальным коллекционерам?
– «Крысиное ружье» нельзя выбрасывать, – тоном, не терпящим возражений, заявляет Виктор.
Смотрю на его пораненную руку. Беру его за руку, она горит, – то ли началось воспаление, то ли у Виктора температура, трудно сказать.
– Ты слишком красив, нельзя портить такую внешность. Грешно увечить себя, – говорю я.
