– Здесь, – Виктор постучал пальцем по моему виску, – ты гораздо красноречивее.
А потом у меня возникло ощущение, что время несется с ураганной скоростью, сметая все на своем пути, – как торнадо. В эти минуты паника захлестывает меня с такой силой, что мне кажется, будто с меня содрали кожу, и вся я состою из обнаженных мышц и вен, а сердце готово вырваться из груди. Трудно себе это представить, но именно так чувствую я себя, когда мы с Виктором стоим в одном из наиболее привлекательных отделов Стармаркета, – в отделе приправ и специй.
Виктор не замечает моего состояния. Он с головой погрузился в изучение разных сортов горчицы. Внимательно рассматривает содержимое двух баночек, с видом знатока сравнивая ингредиенты и состав каждой. Виктор всегда относится с чрезвычайным вниманием к выбору пищи, возможно, потому, что приготовлению ее уделяет много времени и проявляет в этом деле недюжинные способности, хотя сам практически ничего не ест.
Мальчик в фартуке у противоположной стены расставляет баночки с «чили» по полкам. Мясник за своим прилавком бережно упаковывает мясо в аккуратные белые пакетики.
Наблюдаю за тем, как заботливо Виктор выбирает горчицу, и меня охватывает то чувство, которое возникает в уютно обставленном и обустроенном доме. Чувствую себя уверенно и спокойно, – так бывает, когда мы с Виктором вместе готовим обед. Я над раковиной чищу картошку, морковку, Виктор сдабривает специями что-то булькающее на плите. В такие дни, – когда у Виктора хорошее настроение и он не изводит меня рассуждениями о демократии, которая, по его словам, сплошной фарс; или о системе образования, которая не оставляет надежды на будущий прогресс; или о жизни на нашей планете, которая все равно будет уничтожена, какие бы усилия не предпринимались для ее спасения, – в такие дни Виктор для меня – неиссякаемый источник радости.
Он рассказывает мне о своем детстве, об особенностях нью-йоркского произношения или о том, как гавайцы задумали убить капитана Кука, – и я счастлива. Может, кому-то все это покажется занудством, может, большинство семейных пар предпочитает обедать вне дома, не готовить самим, а поехать с друзьями в ресторан, пообедать там, пообщаться. Иногда и мне хочется так проводить время. Но периоды затишья у нас с Виктором редки, и такие незабываемые дни особенно ценны. Мне доставляет удовольствие просто смотреть на него, наблюдать, как он передвигается по бакалейному отделу, – и ко мне постепенно возвращается утраченное душевное равновесие, так парашютистка обретает покой, достигнув земли, после длительного полета в небе.
Дотрагиваюсь до плеча Виктора, он улыбается в ответ и вновь углубляется в изучение разной величины баночек с горчицей.
– По-моему, не мешало бы попробовать желтую горчицу, вот в этой бутылочке, – объявляет Виктор. – Ни разу не приходилось покупать обыкновенной горчицы. Но, знаешь, в этом есть что-то типично американское. Может, мне на роду написано – влиться в ряды тех, кто обожает желтую горчицу.
– Как себя чувствуешь? – спрашиваю я. На самом деле вопрос обращен больше к себе самой: «Как себя чувствуешь, Хилари Аткинсон? У тебя острый приступ беспричинного страха, не хочешь ли стакан воды? Может, приляжешь?»
– Прекрасно. Знаешь, можно купить обыкновенную горчицу, и еще одну, другого сорта, потому что, скорее всего, желтая горчица мне не понравится. Пусть просто стоит на полке, как доказательство того, что я хотел ее попробовать. – Виктор выстраивает передо мной несколько баночек с горчицей, чтобы я решила, какую выбрать. – Я в затруднении. Передаю этот вопрос на твое рассмотрение, – объявляет Виктор, стараясь рассмешить меня.
Я улыбаюсь, чувствую себя гораздо лучше, почти замечательно. Женщина, волосы которой завязаны на затылке в густой хвост, бросает баночку мятного желе в свою тележку, где на передней скамеечке сидит худенький ребенок; в одной руке он держит сникерс с мордочкой Снупи на обертке, а к другой привязан на веревочке синий шарик.
Собираюсь ответить Виктору, что лучше всего купить все какие есть горчицы, все «чатни»,[9] все маринады и пряности, лишь бы это доставило ему удовольствие, но останавливаюсь на полуслове, завидев неподалеку мужчину с такими же волосами, как у Гордона. Он стоит у стойки с винами, примерно в семи футах к северу от помощника продавца с баночками «чили». Мужчина берет в руки бутылку, изучает этикетку и ставит ее обратно, берет взамен другую.
– Хилари, с тобой все в порядке? – спрашивает Виктор.
– Да, – отвечаю ему. Мужчина поворачивает голову, и я узнаю четко очерченный профиль Гордона, его удлиненный, слегка вздернутый на кончике нос, его выразительный рот. На Гордоне серое пальто с широким воротником, который свободно облегает шею. В этом пальто он кажется еще выше и еще красивее, оно удивительно гармонирует с классическими чертами его лица. – Пойдем в мясной отдел, – тяну я за рукав Виктора, а сама лихорадочно соображаю, что если Гордон собирается покупать вино, ему может прийти в голову купить также какие-нибудь деликатесы, тогда мы с Виктором окажемся как раз на его пути.
– А как же пате? – спрашивает Виктор, – нарезанные перчики, пепперончини?
– Я даже толком не понимаю, о чем ты говоришь.
Беру Виктора под руку и качу тележку в глубь магазина.
– Никакого удовольствия, Хилари, покупать наспех такие вкусные вещи. Прекрасно знаешь, как я люблю бакалейные отделы. Уж такое невинное удовольствие могла бы мне позволить. И не притворяйся, что не знаешь, что такое пепперончини! – Виктор разворачивает меня лицом к себе, укоризненно смотрит на меня и, как раскапризничавшийся ребенок, трясет за руку. – Хилари? – произносит он с вопросительной интонацией.
Осторожно выглядываю из-за плеча Виктора, чтобы посмотреть на Гордона, а тот не сводит с меня своего беспокойного взгляда, крепко сжимая в руке бутылку «бордо». «Почему ты прячешься?» – читаю в его взгляде немой вопрос, обращенный ко мне. Затем он отворачивается. Берет с полки вторую бутылку и удаляется от нас.
Возле кассы выставляю на конвейер наши покупки из бакалейного отдела. Баночка горчицы на самом дне тележки. Страх, который я испытала перед полками с горчицей, можно забыть; множество прилавков отделяют нас от того опасного места, – но я все еще нервничаю, как человек, который чуть не попал под машину, и теперь с трудом приходит в себя; или как водитель, который с превышением скорости промчался мимо полицейского, а тот почему-то не остановил его и не потребовал штрафа.
Вроде бы я не сделала ничего плохого, но меня могли арестовать; вроде бы я не преступница, но могла пойти по плохой дорожке.
