Карл пожал плечами.
— Я имела в виду, что вы пытались выразить в этой песне?
— Как ты хочешь любить кого-то, и в итоге все, что ты можешь делать, это сосать его член.
— Эээ, мы не сможем это напечатать… — Хелен попыталась сделать еще один заход. — Тема преследований и гонений проходит сквозь многие ваши песни. Вам довелось это испытать на себе?
Карл уставился в стол, затем пробормотал нечто невразумительное по поводу того, как сложно сейчас заниматься музыкой. Йен сказал:
— Так или иначе всем приходилось это испытывать на своей шкуре. Разве нет? В школе, на работе. Везде находятся свои задиры и драчуны.
— В вас много сдерживаемой агрессии? — спросила Хелен.
Мы все хором сказали «да» и посмотрели друг на друга.
— Она находит свое выражение на сцене. Но ее все еще приходится сдерживать, верно? Вы не можете ее выпустить так, как это делают группы вроде Manics. Существует некое напряжение.
Поза Карла за столом была превосходной иллюстрацией к этому, вдруг понял я: голова наклонена вперед, спина согбенна, руки сжимают кружку в нескольких сантиметрах от лица. Он закурил сигарету, парень, убиравший со столов на другом конце зала, подошел к нам, и Карл затушил ее, не сказав ни слова.
Хелен задала нам нейтральные вопросы о гитарах и технике записи.
— Наших читателей интересуют такие вещи. Увы, вот такая с ними фигня.
Затем она закусила губу и обратилась к Карлу:
— В ваших песнях очень много религиозных образов. Таких как… наказание и искупление, Ад и божественное правосудие. Дети, взывающие к Богу. Ощущаете ли вы конфликт между религией и сексуальностью?
Лицо Карла стало пустым.
— Я не… знаю. И то и другое очень мощные вещи. Но дело не в конфликте, нет.
Он помолчал немного, затем пожал плечами, уставился куда-то в сторону.
Хелен показала на меня, предлагая мне как-то прокомментировать. Я выдал пустое замечание по поводу поддержки новозаветного взгляда на содомию: лучше давать, чем получать. Карл сжал мое колено под столом.
— Ты мне никогда это не говорил, — сказал он с невинной улыбкой.
Все немного успокоились и перешли к политике. Мы обменялись живыми и непечатными замечаниями по поводу грядущих пяти славных лет. Нарисованная Йеном картинка, как Норма Мейджор трахает мужа крикетным столбиком, а он кричит: «Пожалуйста, сумочку! Время подошло!» — была одним из самых мягких комментариев. Затем Хелен спросила Карла о его семье, об ирландских корнях. Считает ли он, что процесс мирного урегулирования в Ольстере к чему-нибудь приведет? Карл устало посмотрел на нее:
— Едва ли я могу квалифицированно ответить на этот вопрос, — сказал он. — Точно так же, как и большинство задниц, пишущих в британской прессе. Точно у всех есть точка зрения.
Интервью появилось в следующем номере «Брум Бита» под заголовком «У всех есть точка зрения». Хелен проделала отличную работу, сделав интервью вполне связным и логичным, перефразировав большую часть наших ответов и заполнив страницу информацией о группе. Там было наше фото, мы стоим возле «Зебеди» в потоке солнечного света, усиленного с помощью увеличителя. После интервью Йен поехал на автобусе в город, а мы с Карлом отправились в ближайший паб.
Но по-настоящему репутация «Треугольника» начала складываться после интервью Майка Уэста для «NME». Алан Уинтер позволил нам на час воспользоваться его офисом, поделившись бутылкой бренди «Наполеон». Майк задал несколько интересных вопросов о группе: что мы слушаем, каково нам работается вместе. Он сказал нам, что наши песни ведут «в ландшафт умершей индустрии, в самое сердце Угольной страны». Его густой шотландский акцент был каким-то крайне убедительным, несмотря на то, что заикание вынуждало его бросать предложения незаконченными или менять их на полпути.
— Думаю, что альбом как путешествие в … вы знаете, покидаешь дом, потом возвращаешься, чтобы увидеть… Куда вы направлялись? Что это было за путешествие?
Часть смысла затерялась в непроизнесенных фразах.
Говорил по большей части Карл. Он пребывал в энергичной фазе быстрого опьянения, которая шла перед сумраком, сопровождавшим пьяный ступор. В какой-то момент Майк спросил, есть ли у нас возражения против того, что нас воспринимают почти как The Smiths — группу, делающую упор на старомодную концепцию музыкальной «аутентичности». Карла передернуло от этого слова.
— Речь идет не о каком-то особом звуке, — сказал он. — Все звуки настоящие. А вот люди далеко не все. Я хочу сказать, на Дилана нападали за то, что он играл рок-музыку, потому что электрические гитары не были «аутентичными», но его песни куда более подлинные, чем все творения какого-нибудь Донована. Все дело в смысле, а не в технологии. Ты не сможешь объяснить фанату металла, почему Nirvana — настоящие, a Iron Maiden — нет. Либо ты это слышишь, либо нет.
— Вы говорите о том, что не следует искать смешную сторону? Рок-группе необходимо чувство юмора?
— Чувство юмора по поводу чего? — взволнованно сказал Карл. — Если вы прикалываетесь по поводу собственной музыки, значит вы себя не уважаете. В подлинном юморе есть ярость, есть чувство опасности. Это не забава. Это причиняет боль.
— Вы испытываете страдания? — спросил Майк.
Карл не ответил.
Мы вчетвером прикончили бренди, поболтали о планах на будущее и вышли на неожиданно холодные улицы Хокли. Фотограф Пол, который провел этот час на улице, делая снимки местности в свете заходящего солнца, отправился с нами к эстакаде. Мы позировали на северном конце бетонной дорожки, машины громыхали мимо нас в ночи, точно красные обломки метеоритного дождя.
Статья Майкла «Отправная точка» вышла три недели спустя. Сложно было увязать его официальный, эрудированный стиль с быстрой запинающейся речью, которую мы слышали; точно Билли Коннолли [60] превратился в Грейла Маркуса [61] (чего еще не произошло, к тому времени). Он был одержим идеей индустриальной фолк-музыки: «Не музыка скрипок и гармонии, но машин и диссонанса… музыка, с помощью которой урбанистический ландшафт превращается в миф». Он поместил «Треугольник» в конце цепи, что протянулась от американского блюза через The Doors, Iggy and the Stooges и Лу Рида к The Fall, Joy Division и Triffids.
«Жесткие тени» — это путешествие сквозь мертвое пространство и утраченное время: путешествие через смерти, с которыми мы все сталкиваемся. Дети умирают и становятся взрослыми. Общества умирают и становятся отдельными личностями. Любовники умирают и превращаются в ты и я. Как говорит Карл Остин: «Ребенок невинен. Эта невинность опасна. Она не имеет ничего общего с первородным грехом. Невинный не видит разницы между праведным и неправедным».
Фотография получилась неважной: наши три лица почти белые на фоне тени от эстакады, точно негативы.
Мы сыграли два концерта в сентябре: один в «Руно и бочонок» в Бирмингеме, а второй в «Надежде и якоре» в Айлинггоне. Мартин намеревался сделать нас известными в Лондоне до того, как мы сыграем там в конце нашего октябрьского тура. В Бирмингеме все прошло хорошо, разве что звучание получилось тяжеловатым, мы решили попробовать тяжелый, ломкий звук, но низкий потолок привел к тому, что мы чуть не оглохли от вибраций. Мы играли с местными панками под названием «Ослепительные». Стефан и Джеймс, друзья Карла из Стоурбриджа, приехали на выступление. Они зашли за кулисы, но не сказали почти ничего, кроме «Привет», «Косячка не найдется?» и «Поздравляем».
Дайан тоже пришла; она рассказала мне, что порвала с Энди.
— Мы подсели на тяжелое дерьмо, — сказала она. — Депрессанты, потом героин. Я хотела остановиться, а он — нет. Так что мы разошлись. Невозможно встречаться с торчком и при этом оставаться чистым. Но с группой все в порядке. Мы должны стать лучше. Нечего терять.
Лондонское выступление прошло довольно бестолково. Карла снова накрыл страх перед сценой и его
