волк. Ты посмотри на себя, тебе же всего сорок восемь лет. Но ты, в натуре, волк и не сможешь жить с взрослой женщиной, например, со мной. А вот с девчонкой, которая будет тебя обожать, вполне сможешь.
— Да ей же…
— Ладно, ладно. Ей же. У нее то же, там же, где и у всех. Хорошо, я взращу для тебя отроковицу, если она не вцепится в твои штаны с криком «Не пойду!»
— Спасибо.
— И это все?
Домой Воронцов возвращался поздно, размышляя об этом тяжело прожитом дне. Илона сообщила ему, что в квартале незаметно никакого шевеления относительно убитых в промзоне. Похоже, никто их не знает и никто ничего не знает об этом убийстве вообще. Полно своих дел, других, но никто не ищет фехтовальщика с пилой, из-за которого, как полагал Воронцов, он уже взял большой и неизбывный грех на душу.
Когда он понял, на ощупь шаря в дустовом дыму и пыли, что завал перегородил туннель наглухо, он выскочил наружу и, задыхаясь, расшвырял мусор, наваленный им у вентиляционных отверстий, хотя и было очевидно, что если пацан попал под завал, то он уже мертв. Однако оставалась слабая надежда, что он оказался закупоренным по ту сторону. Поэтому, не тратя времени на блуждания по задымленному лабиринту, Воронцов бегом принес из машины домкрат и выворотил решетку из того вентиляционного отверстия, которое казалось ему расположенным, примерно, напротив завала. Затем он снял с себя пиджак, обдирая кожу протиснулся внутрь, и через несколько минут, не обнаружив ничего живого или мертвого, уперся в завал с другой стороны. Теперь включился в работу рационализирующий ум опера — никто не мог бы выжить под всеми этими тоннами бетона, если труп лежит там, то пусть он там и остается. Воронцов загасил те шашки, до которых смог добраться, вылез из подвала и уехал прочь. Разумеется, через несколько часов, он проверил, не поступало ли из зоны сообщений о пожарах, о пропаже людей или о каких-либо других ЧП, но ничего подобного зафиксировано не было.
Теперь он быстрым шагом подходил к дому, и на душе у него, несмотря на вдохновляющее общение с Илоной, было мерзко, по многим причинам, в том числе и потому, что он надолго бросил больную девчонку одну.
У палисадника не было знакомого запаха свежеполитой земли, и не горел свет в кухонном окне, он прошел в дом и, швырнув куда-то влажный от пота пиджак, быстро направился к комнате девочки, но притормозил у двери и осторожно заглянул внутрь.
Она лежала неподвижно, почти невидимая в рассеянном свете луны, проникавшем сквозь шторы, и он включил свет в коридоре, чтобы рассмотреть ее получше. Она выглядела спящей, грудь тихо вздымалась, на спокойном лице лежали тени. Он осторожно прикрыл дверь и пошел к себе, ему хотелось выпить.
Стоя у книжного шкафа в своей берлоге и не включая свет, он быстро накатил правильную дозу и после этого начал раздеваться. Он никогда не позволял себе перебора в присутствии Илоны, и хотя Илона никогда не позволила бы себе сделать ему замечание, он знал, что ее отец был очень не дурак выпить, и она с детства не одобряла пьяных.
С облегчением натянув домашние шорты, он сходил на кухню, принес из холодильника лимон и приготовил себе Джин Ли — «длинную дорогу в Гонконг», как он это называл. Эта дорога нередко заводила его в еще более отдаленные места, но он был старым членом клуба одиноких путешественников и хорошо знал все свои маршруты, но которым несла его джиновая река, когда он навзничь лежал в своей неподвижной лодке.
Он резал лимон одним из тех самых, похожих на стилеты, венецианских кинжалов, который обещал воткнуть в черное сердце Риккерта, а пока держал рядом с бутылкой — была некая особая прелесть в том, чтобы пользоваться для приготовления напитка старинным и изысканным оружием, на котором наверняка крови было не меньше, чем на топоре палача.
Кто придумал джин? Нет сомнения, что это был очень мудрый и правильный человек.
С этими мыслями Воронцов лег на спину и пригвоздил себя к дну лодки тяжелым стаканом, поставив его на грудь.
Змея на груди обитателя башни ласково провела языком по его горлу, он сглотнул, тронул кончиками пальцев ее узкую спину и потянулся к стакану с водой — во рту все еще чувствовался привкус каменной пыли. Он все еще не пришел в себя, он считал лабиринт своим домом, а дом предал его.
Когда потолок начал рушиться, он успел броситься в одну из боковых камер и оказался запертым в ней нагромождением глыб бетона. Выхода не было, он метался на ощупь по каменному мешку и выл, он не боялся смерти и мучений, он не мог поверить, что попался так глупо и бездарно и сдохнет здесь, как крыса в ловушке, не выполнив своего предназначения, а Голос молчал. Но судьбе было угодно, чтобы его вторую половину не тронули катящиеся камни, она осталась по сторону завала, противоположную той, в которую в это время тыкался лысый сыщик, хрипя в своем противогазе. Она увидела луч его фонаря, когда он спустился в туннель через вентиляционное отверстие, и наблюдала за ним, распластавшись на полу одной из камер, когда он осматривал завал. Когда он ушел, она принялась за планомерную работу. Она не знала, жив ли ее друг или нет, но она должна была извлечь его из-под завала, живого или мертвого. Она выбралась из туннеля через то же вентиляционное отверстие, через которое прошел Воронцов, и размеренно обыскав здание офиса и территорию, нашла кирку, лопату и брезентовые рукавицы. Затем она начала разбирать завал.
К этому времени, ее друг, уже сумевший справиться с паникой, решил бороться за жизнь до конца и начал разбирать завал со своей стороны. Его работа осложнялась тем, что камера была полна дустового дыму, он не мог снять противогаз, а кислород, в любом случае, быстро сгорал в его легких. Ему бы никогда не пробиться через завал, не успел бы. Но его напарница находилась на свежей струе, поступавшей из вентиляционного отверстия, она давно сбросила с лица пропитанную мочой тряпку, у нее были инструменты и фонарь, она работала споро и неутомимо, оттаскивая куски бетона, отбрасывая лопатой мелкий щебень. И через несколько никем немереных часов они вновь соединились и, шатаясь, выбрались к свету ущербно ухмылявшейся луны.
Он отпил воды из стакана и откинулся на спину, закрыв глаза, узкая ладонь соложницы мерно вздымалась на его груди.
В этот раз Голос пришел, как слепящая тьма, за его сомкнутыми веками.
— Он пришел, чтобы убить тебя в твоем Доме — сказал Голос. — У него есть сила. Сила находится в его доме.
— Что ты говоришь? — спросила соложница хотя он не размыкал губ.
Ее голос прозвучал во тьме, как хрустальный колокольчик. Он молча положил руку на ее узкую спину, и она затихла.
— Башня рухнула, — сказал Голос, — но Голова не покатилась. Тебе нанесено поражение, ты падаешь во тьму. Встань. Ты был искуснейшим из всех. Переступи порог, пусть покатится голова. — Слепящая тьма начала сворачиваться кольцами. — Или я буду ждать тебя за порогом твоей смерти, — прошипел Голос, уходя. — С пилой в руке.
Глава 19
Следующим утром после коллективной оперативки в конторе, помятый, но энергичный Воронцов проводил персональную оперативку на опорном пункте. Его аудиторией были Дядык, а также засиженный мухами портрет Дзержинского на стене.
— Что у нас там с текучкой? — деловито спросил Воронцов.
— Что, что, ты что, сам не знаешь, что? — нудно забубнил Дядык. — Тяжкие телесные на кабаке, — ебок, там же, два ларька, два угона, легких телесных, — три. Ну и мокруха в зоне. Ну, еще ночная мокруха, но там трупешник спорный очень, может, мы его еще спихнем. Ну, еще карманов штук десять, но я их уже отказал. Еще Евменович просил поспособствовать.
— Чему?
