Он притянул ее к себе:
— Насколько абсолютно?
— Вот настолько.
Она потянула его голову вниз и впилась в его губы обжигающим поцелуем.
Он не верил, что это происходит: все должно было кончиться тем утром в ноябре, но когда он не нашел ее рядом с собой, то почувствовал, что хочет ее так же сильно, как когда впервые увидел. Встретив ее снова, он попытался утолить эту жажду, но ничего не получилось. Одно прикосновение — и все начиналось сначала.
Чейз сорвал и отбросил пиджак и ее сумочку, которой она отгораживалась от него. Пуговицы ее блузки поддались его напору, и он начал трудиться над застежкой лифчика. Почему их делают такими маленькими, что без лупы и инструментов не расстегнуть? Наконец шелк разошелся, позволяя ему провести пальцами по ее нежной коже. Она застонала, и он вопросительно посмотрел на нее:
— Больно?
— Нет. Моя грудь теперь чувствительнее, но это не плохо.
Чейз усадил Эмму к себе на колени, задирая ей юбку, и прижался губами к ее груди. Она запрокинула голову и снова застонала, и он скользнул рукой между ее разведенными ногами. Он никогда не видел никого великолепнее ее.
Чейз потянулся к ширинке, но вдруг замер и положил руку ей на живот. Он едва мог поверить, что там рос его ребенок, пока еще совсем крошечный, не больше фасолины. Он наклонился и прижался губам к ее животу.
— Эй, фасолина, — прошептал он.
Понимание наконец обрушилось на него всей тяжестью. Он откинулся на спинку сиденья и посмотрел на Эмму, раскрасневшуюся, с горящими незабудковыми глазами.
— Не помню, когда последний раз делал это в машине, — пробормотал он.
— А я помню. Как раз здесь, в мой восемнадцатый день рождения. — Она поморщилась: воспоминание немного притушило желание. — Господи, да что я делаю?
— Занимаешься любовью, — с надеждой предположил он.
Она отпрянула и запахнула блузку.
— В машине на краю Арестантской Скалы, беременная.
— Звучит нормально.
Она горько рассмеялась:
— Совсем не нормально.
Она слезла с его колен и перебралась на водительское сиденье. Ее пальцы дрожали, когда она приводила себя в порядок. От его глаз не укрылся и огонек неудовлетворенной страсти в ее глазах.
— Куда ты дел свою книжку?
Он вздохнул. Они оба были слишком стары, чтобы так вести себя. А если бы их кто-то увидел? Город маленький, слухи разносятся быстро.
— Бросил назад. Сейчас.
Он выудил из кучи вещей записную книжку и заодно сунул в карман телефон, очевидно выпавший из кармана пиджака. Он показал Эмме диаграмму, кружок в центре:
— Это моя мать, Пенни Ларсон. Это, — он указал на квадрат, — мой отец. Она работала в «Уорт индастриз», когда встретила его, влиятельного бизнесмена Тиберия Бэррона, у которого были дела с Рональдом Уортом. В результате появился я.
— Я слышала о Бэрроне, хотя кто не слышал? Продолжай.
— Это Ханна, мать Рейфа. Когда она забеременела, твой отец уволил ее и Боба, отца ребенка, за нарушение запрета на близкие отношения между служащими.
Эмма побледнела.
— Не может быть, — прошептала она. — Мой отец никогда не налагал такого запрета. Почти весь город работает на него, они что, все блюдут целомудрие?
— В то время такое правило было, а может, это почему-то касалось только Ханны и Боба, не важно. Они ушли из компании, поженились, родился Рейф. К несчастью, Ханна умерла от обструктивного заболевания легких, когда Рейфу было пятнадцать. Через несколько лет Боб женился на моей матери. Я тогда пошел в колледж, Рейф заканчивал школу. Потом Кэмероны переехали в Лос-Анджелес, мама с Бобом до сих пор живут там.
Эмма нахмурилась:
— Значит, Рейф — твой сводный брат.
Чейз сжал губы.
— Ты сказала, что вы с Аной как сестры. Разве кровная связь так уж много значит?
Она закусила губу.
— Я не помню, чтобы ты рос здесь.
— Когда мне исполнилось десять, я переехал к отцу и с тех пор стал известен как Ублюдок Бэррона.
— Почему же ты остался там? — изумленно спросила она. — Почему не вернулся к матери?
Ему вдруг стало холодно, нахлынули тяжкие воспоминания.
— Скажем так, Бэррон сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться.
— Но…
Он не дал ей договорить:
— Вернемся к нашему ребенку. Если он мой, я не хочу, чтобы мой сын или дочь родились вне брака.
— Если, — повторила Эмма и подняла бровь. — Ты все еще сомневаешься? Ты хочешь на мне жениться, чтобы нашего ребенка не унижали, и все равно сомневаешься, твой ли это ребенок?
— Да.
— Что ж, предположим, что мы поженились. — Выражение ее лица изменилось, стало совершенно нечитаемым. — Значит, тебе придется поверить мне на слово, потому что я не стану рисковать ребенком ради твоего душевного спокойствия.
Он немного подумал и кивнул:
— Хорошо. Я готов принять возможность ошибки и уладить ее последствия. Важно, чтобы ребенок носил мое имя, даже если потом окажется, что он не мой.
— Ты невыносим!
Эмма выскочила из машины и захлопнула дверь.
Обхватив себя руками, она подошла к краю скалы. Чейз заставил ее сделать несколько шагов назад. Волны с белыми барашками набегали на гальку на пляже внизу, — с такой высоты серферы в своих серых костюмах были похожи на тюленей.
— Слушай, Эмма, я знаю, что тебе тоже не нужно это замужество, но мы должны думать о ребенке. Просто позволь мне защитить его, дав ему мое имя. Если захочешь развестись после его рождения, я не стану препятствовать.
Он почувствовал, как она застыла.
— Ты считаешь, что развод родителей лучше статуса незаконнорожденного?
— Да, считаю.
Она резко обернулась:
— А я нет. Я своими глазами видела, что делает с детьми несчастливый брак родителей. Они страдают больше всех, и я не позволю моему ребенку получить такую травму.
— Но мы ведь говорим о временном браке.
Она вздернула подбородок:
— Мне не нужно выходить замуж, чтобы обеспечить моему ребенку доброе имя, моего собственного будет вполне достаточно.
— Имя моего отца не защитило меня, — огрызнулся он, — а оно было куда весомее твоего. И я не потерплю сплетен, что у ублюдка родился ублюдок.
— Ты не можешь заставить меня выйти за тебя.
