Вспоминаю…
…А тогда азиат презрительно откинул ногой выбитую мною у Геныча финку и несколькими короткими, рубящими ударами, – погасил его уже окончательно.
Потом подошел, поднял нож и начал его рассматривать.
Я – тоже взглянул.
Клинок был красив той странной, завораживающей и соразмерной красотой, которой красивы все вещи, предназначенные исключительно для убийства.
Херово, думаю.
Он ведь именно убивать нас сюда шел, поэтому этой дрянью и накачивался.
Или хотя бы меня.
Нелегкое это дело, человеков резать, особенно если на трезвую-то голову, сами все понимаете.
Непростое.
На душе становится отчего-то непривычно муторно.
И даже хочется самую капельку проблеваться.
Первый раз, все-таки.
Ну, так то – на душе.
А вот на плече, напротив, сразу же принося облегчение, – неожиданно образуется узкая, прохладная ладошка:
– Спасибо вам обоим, Дим, – говорит. – Даже не знаю, как по-другому сказать. Понимаю, что этого мало. Чувствую, что надо какие-то слова правильные найти, а не получается. Только у меня еще одна просьба есть. Выкиньте эту мразь отсюда, пожалуйста…
И – кивает на потихоньку приходящего в чувство Геныча.
Остальных гостей, кстати, – как ветром сдуло.
Остались только мы с Хиппухой, парнишка-азиат и это, что-то мычащее и трясущее спутанными всклокоченными волосами, насмерть обдолбаное животное.
Это они, усмехаюсь про себя, – вовремя, конечно.
Слились отсюда, в смысле.
Красавцы.
И красавицы.
Первый закон стаи – не бросать своих.
Первый закон любой другой группы человеческих особей – каждый за себя, и «зачем мне чужие неприятности».
Вот почему лично я – до сих пор предпочитаю стаи.
Ага.
А эти – да ну их на фиг.
Потом ведь еще и звонить начнут.
«Беспокоиться».
Пошли все в жопу.
…Чтобы не разочаровываться в людях, нужно для начала как минимум научиться ими не очаровываться…
Азиат поднимает глаза на Дашку и отрицательно мотает головой.
– Нет, – говорит скупо. – Нельзя.
– Что нельзя?! – Дашка вот-вот сорвется на крик, и я успокоительно накрываю ее узкую ладошку, по- прежнему лежащую у меня на плече, своей грубой лопатой.
– Мразь эту выкидывать нельзя, – спокойно, чуть резковато, правда, говорит азиат. – Он сейчас в таком состоянии, что пройдет только до первого мента. А потом всех заложит, и они приедут в твою квартиру. Тебе это надо?
У него очень интересная манера говорить: будто сначала оценивает – стоит или нет выпускать каждое слово на волю.
Будто бы и не говорит.
А рубит.
Дашка в ответ со свистом выпускает воздух сквозь плотно сжатые зубы.
Потом – думает.
Взвешивает.
Потом кивает.
– Да, – соглашается. – Нельзя. А что делать? Он сейчас опять всех резать начнет…
Азиат переводит взгляд на меня, я смотрю ему в глаза.
Потом киваю.
Мы снимаем поясные ремни, вяжем ими этого психа, засовываем ему в пасть грязное кухонное вафельное полотенце и жестко фиксируем у батареи, чтобы, не дай бог, куда сдуру не уполз.
Вот придет в себя – тогда уж и выкинем.
Только поговорим перед этим.
Очень, я почему-то в этом уверен, – вдумчиво побеседуем.
А пока – надо подождать.
Часа, думаю, – эдак три-четыре, как минимум.
Хорошо еще, что азиат, похоже, как и я, – никуда особенно не торопится.
Нормальный парень, хоть и необычный какой-то.
Повезло…
…Дашка, пока мы размышляем, как получше зафиксировать этого обормота, сворачивает из папиросной бумаги чудовищных размеров джойнт, и мы выдвигаемся втроем на балкон, успокаивать раскаленные, как спираль в электрической плитке, и такие же оголенные нервы.
Делаем два круга по два напаса, Хиппуху бьет кашель, она машет рукой и возвращается в комнаты прибираться.
Дальше курим уже вдвоем.
– «Море» и «Дорогу» ты для Дашки писал? – неожиданно спрашивает азиат. – Хорошие песни…
Я немного теряюсь, потом задумываюсь.
– Нет, – наконец решаю, выпуская терпкий ароматный дым, и тоже закашливаясь. – Только слова. А музыка и душа – ее, Дашкины…
– Вот как?! – удивляется.
Молчим.
Курим.
Думаем.
– Я раньше ее песни слышал, – говорит, наконец. – Они совсем другие были. Неинтересные. Разве что Лорка…
Я жму плечами.
Мол, – понимай, как хочешь.
А я сказал то, что сказал.
Он, кажется, соглашается.
– А что у самого? – спрашивает, передавая мне почти докуренный джойнт. – Не получается?
Я снова задумываюсь.
– Угу, – вздыхаю наконец. – Не получается. Понимаешь, вроде – говорить-то научился. А сказать, как выясняется, – и нечего.
Добиваю «пятку».
Теперь он смотрит на меня уже с нескрываемым интересом.
– А как это так, когда нечего сказать? – удивляется. – По-моему, любому человеку есть что сказать. Только он, как правило, говорить толком не умеет. А у тебя, получается, – наоборот…
Снова вздыхаю, жму плечами, лезу в карман за сигаретами.
Он – тоже.
Закуриваем, заслоняя трепетный огонек спички четырьмя ладонями.
