– А еще shooting[34] сегодня в студии One Day.
– Блин! Я хотел пойти в кино.
– Ну, слушай, тебе решать. Shooting как-никак делает сам Жан-Батист Модиано.
– Не знаю такого. Подожди две секунды. Я тут на проводе с чуваком, который играл с Филом Коллинзом.
– Джеф, я не могу больше говорить. Я наберу тебя завтра.
Я возвращаюсь к Маню.
– В котором часу?
– Через час тебе подходит?
– Супер.
– Все это, конечно, наспех – speed,[35] так сказать, мы сымпровизировали в последний момент. Как всег…
– Не колотись, в шоу-бизе только так и бывает. В одиннадцать в клубе «Однин день». Я тебя kiss, baby.
Я перезваниваю Деррику:
– Эй, босс.
– Ну что еще?
– Изменения в программе. Я должен быть в одиннадцать в «Одном дне». Вопрос жизни и смерти.
– Я могу прийти, как думаешь?
– Да, конечно.
– А я могу прийти в шубе?
– Да, почему нет? Дуй ко мне на площадь Шатле. У фонтана. Поедем на метро.
– Хорошо, еду.
Тут я вспоминаю, что еще ничего не ел, – от этого, наверное, и головокружение. Мне на глаза попадается булочная, куда я и направляюсь, на входе меня сшибает с ног запах завонявшегося масла и несвежей пиццы, но я все равно остаюсь, потому что голод у меня зверский. Смотрю, что есть, пробегаю глазами ряды круассанов и булочек с изюмом – оказывается, существуют даже ватрушки с фисташками. Есть также шоколадные пирожные с фисташками, такое впечатление, что здесь все с фисташками, и эта перспектива мне не по душе.
Кто может позасовывать фисташки во все булочки? Разве что какой-нибудь ниндзя. В ту минуту, когда я стою, предаваясь таким мыслям, мой взгляд падает на пространство между гамбургером с овощами и курицей и гамбургером с овощами и сыром, я обнаруживаю там животное цвета меди, которое лихорадочно шевелит антеннами. Прусак! Блин! Прусак в бутербродах и пирожных. Я разворачиваю пятки и выхожу, воздевая руки к небу.
Мне нужно кого-то ударить, кого угодно. Я замечаю типа, который идет по улице: лицо грустное, вот-вот заплачет, спина колесом. Он напоминает мне старую улитку, мне стыдно за него. И вот, поравнявшись с ним, я изо всех сил пинаю его ногой в бедро. Он валится на асфальт. Меня тут же охватывает сожаление, я помогаю ему встать на ноги:
– Вы больной! – кричит он.
– Вот досада, мсье. Я ошибся, я принял вас за другого человека.
– Я на вас в суд подам, уважаемый.
– Но… Говорю же вам, это страшное недоразумение, я принял вас за свою бывшую подружку.
– Мне-то что с этого, с такой ногой?
…
– Чтобы загладить свою вину, я дам вам 50 000 евро…
– Нет, только не это!
– Я подарю свои ботинки, это Ив Сен-Лоран.
– У меня дома такие же.
– Тогда мой костюм. Он совсем новый.
– Годится.
Я раздеваюсь прямо на улице, и мы обмениваемся одеждой, я понимаю, что он ниже меня ростом, а значит, его штаны для меня слишком короткие. Мы прощаемся, пообещав друг другу съездить в отпуск в Марракеш, где-то в ближайшие дни.
Я замечаю еще одну булочную и бегу туда. Там огромные пирожные с шоколадом и восхитительная продавщица. В этой булочной я чувствую себя замечательно. Это самая классная булочная на планете, а продавщица – сама Одри Хепберн, мне хочется поцеловать ее, и я заказываю шоколадный, а потом еще и кофейный эклер.
Я очень люблю мягкое тесто. Вообще все мягкое. Кремы, пюре, фондю, супы, майонез, гель для душа, «Нутеллу»… А также йогурты, шампуни, кремы для кожи, чистящие кремы, гели, клей…
Я не люблю жевать
Продавщица заворачивает эклеры в бумагу, бумага шуршит, и это меня огорчает, так как я знаю, что нижний слой обязательно к ней прилипнет, и эклеры уже не будут такими красивыми.
Тем не менее, я благодарю продавщицу, бросая на нее убийственный взгляд, и клянусь, что скоро зайду опять – сделать ей пару детишек.
На выходе, чтобы размяться, я изображаю лошадь. Громкоговоритель, установленный на верхушке фонарного столба, поет Dj Shadow «What does your soul look like» (часть 4).
Я встречаю Деррика, одетого в шубу из серой лисы от Hermes и пару сантьяго от Джона Гальяно. Он смотрит, есть ли сверху шнурки.
– Give me five, my friend!
– Eh, man! I fuck you!
– Fuck you too, brother!
– What are you fucking here, motherfucker?
– I suck your dick!
– God damned! You want, чтобы тебе накостыляли?[36]
Мы обмениваемся двумя-тремя ударами для разогрева, ведь на улице минус сорок и страшный сквозняк. Но так как Деррик намного крепче, он быстро валит меня на землю.
Затем помогает мне подняться, а я пользуюсь этим, чтобы врезать ему по яйцам.
– А в остальном все в порядке, или?…
– Все зашибись.
– Кстати…
– Что еще?
– Твоя мать…
– Что?
– Она в запое.
– Ну и отлично. Пошли?
– Пошли, go!
Живот у меня раздулся, как у Стива Маккуина[37] к концу жизни. Я вспомнил, что обычно не езжу на метро и что в этот момент уровень Vigipirate[38] черный, то есть поезда могут взорваться в любой момент. Деррик на луне, а у окружающих довольно странный вид. Можно подумать, что они знают что-то особенное. Неожиданно приходит поезд, и я остаюсь возле Деррика в целях самозащиты. Он садится в вагон первым, а я устраиваюсь у него на коленях. Я роюсь в своих карманах и отыскиваю два совершенно смятых эклера. Вытаскиваю кофейный эклер, который уже совсем потерял форму, и засовываю его в рот. Пытаюсь заглотить все сразу – эклер очень вкусный – но у меня не получается, и тогда я проталкиваю его пальцами. Когда весь крем входит, мне стоит такого труда распределить сладкую смесь между щек, что я едва не задыхаюсь. Меня кидает в жар, а из ноздри вытекает сопля. Деррик выглядит взволнованным.
– Где выходим?
– В Рамбюто.
Двое мужчин стоят перед нами и не сводят с нас глаз. Они кажутся мне стремными. Один из них
