реальности, и даже пока eщё — в своём родном городе? И могу просто выйти оттуда — а они, уж если назвались проводниками, пусть там и остаются? Но тут откуда-то появился ещё один железнодорожник — я так понял, начальник донецкого поезда. Те сразу стали пересказывать ему всё это с моих слов, у него, я вижу, тоже возникли сомнения — ну ясное дело, и он же наверняка не совсем без понятия об «аномальном», так что с ходу отвергнуть такую версию не может. Хотя я, глядя на его сомнения, уже и вовсе не знаю, что думать. А снаружи, я слышу, уже стучат в дверь — пора начинать посадку. Тут начальник поезда пошёл в соседний вагон за милиционером, послал его наружу выяснить обстановку — и через минуту тот вернулся злой, раздражённый: что за дурацкие шутки, какая ещё иная реальность? А остальные тут же стали валить всё на меня, как на крайнего — дескать, я им так сказал… А я отвечаю: какие шутки, всё было очень натурально, убедительно — да и стал бы я в здравом уме так шутить? А милиционер в ответ: вот теперь мы просто по закону обязаны разобраться, в здравом ли ты уме, и как сюда попал — ты же чуть не сорвал отправление поезда… А я и сам давно уже чувствую, что это вроде бы наша, обычная реальность — и сам уже наконец хочу разобраться, что к чему. И из вагона хочется поскорее уйти — а то есть ещё остаток сомнений: вдруг он всё-таки заколдован? И вот пошёл я с этим милиционером в вокзальное отделение милиции, а оттуда позвонил домой — и оказалось, родители уже хотели было заявить о моём исчезновении. Я же ещё где-то в 16 часов ушёл из дома, а тут смотрю, на часах у них в отделении уже 22. И вроде бы уже сам вспоминаю, как уходил из дома, но вот зачем, и что было потом — не помню. А с той экскурсией вообще странно — её наяву быть не могло. Я же там видел с крыши как будто летний пейзаж, деревья с листьями — а тут наяву ещё не полностью сошёл снег — дело-то было 26 февраля 1992 года… Хотя мне и вспоминать что-то было некогда — пришлось уже им для протокола рассказывать всю эту историю, её, естественно, сочли бредом, вызвали туда психиатра… И, в общем, мне пришлось целую неделю провести в психдиспансере — я так понял, для какого-то обследования, результатов которого сам я так и не узнал. Родителям, правда, что-то сказали, и теперь они говорят, что мне беспокоиться не о чем, меня признали в общем нормальным, а это было опять же случайное сумеречное помрачение сознания, но я чувствую — они что-то недоговаривают… Да, и к упомянутому в предыдущих записях специалисту по нетрадиционной медицине я потом тоже обращался — и тоже посредством гипноза удалось установить только то, что у меня была встреча с кем-то на улице, и возможно, именно этого человека я видел потом в вагоне в роли того мистического проводника. Но и это — только возможно, потому что в темноте я его больше слышал, чем видел, да и мало ли в тот день могло быть всяких встречных прохожих… И так и осталось тайной, что и где было со мной на самом деле — тем более, что и проснулся я потом действительно в поезде, и та больница-монастырь в принципе могла быть наяву… Да, а ещё мне назавтра после того гипноза мельком вспомнилось какое-то собрание людей — хотя как раз меня ни на какое собрание тот встречный прохожий не приглашал. И вообще, при чём тут он сам и это собрание… И вот, кажется, всё, что я об этом помню. Разве что когда-нибудь ещё вспомню новые подробности, ну a пока — всё…
— И во всех случаях — встреча с кем-то незнакомым, — сразу начал Кламонтов, как только Тубанов остановил запись. — И то ли разговор о какой-то мистике, знаках судьбы, то ли приглашение на какое-то собрание — но это вспоминается только под гипнозом, и то — как смутные следы. А сразу помнится совсем другое — видения определённого xapaктepa. Сначала — гротесково-сатирические, даже как бы завлекающие, а потом — мистический кошмар, где уже надо чему-то противостоять, что-то преодолевать, искать выход, делать выбор. И наконец — пробуждение в обстановке, которая так странно гармонирует с содержанием этих видений, что сразу трудно и самому сориентироваться в реальности, и не сойти за сумасшедшего для окружающих…
— Ну, в моём случае было сложнее, — ответил Тубанов. — Я же проснулся не в самом гастрономе, а в квартире на шестом этаже над ним. Вернее, там это был какой-то «гибридный» магазин — вроде тот и вроде не тот. Ведь точно такие люки ведут в подвал совсем другого магазина, в центре города. Да и тот зал с трибуналом мне что-то напоминает. Какой-то театр, вокзал или храм, который я тоже где-то видел — но не могу сообразить, где именно. А ещё — этот поиск непонятно чего на каких-то улицах, в домах… И тоже всё думаю: где и когда я мог быть на самом деле? И как и откуда все мы попали туда, где должны были потом очнуться? Нет, поймите правильно, я не хочу предполагать что-то плохое, недостойное — вроде того, что кто-то действительно мог послать меня в таком состоянии на поиски мест из моих видений. Тем более — в нашем реальном мире, где есть автомобили, трамваи, поезда, сигнализация на охраняемых объектах… — Тубанов произнёс это как-то так, что Кламонтов понял: да, это пришло ему на ум только сейчас! — И всё- таки непонятно. Столько читаем о каких-то магах, мистиках, мудрецах, которые тоже ведут кого-то через видения или испытания к постижению каких-то истин, очищению от пороков — и человек потом чувствует себя в чём-то возвысившимся, от чего-то очищенным, что-то постигшим. А тут — только потрясение чем-то неопределённым, какие-то неразгаданные загадки, и совершенно непонятно, что делать с этим лично мне…
— А я в целях какого очищения или испытания должен теперь, после этого, иногда слышать прямо у себя в сознании какой-то голос, который тоже не даёт мне совершить самые невинные действия? — с горечью переспросил Ареев. — Ну вот бывает, что-то как упрётся: «Не ставь сюда тарелку!», «Оставь этот учебник дома!», «Не бери этот кусок мела!» А кусок мела у классной доски лежит один-единственный — и что мне делать посреди урока, где искать другой? Или как оставить дома учебник, который наверняка понадобится мне в школе? Но при этом — такое чувство, что сделаешь иначе — и может случиться что-то страшное… Или даже вдруг появляется перед внутренним взором образ какого-то ангела или пророка — а голосом под это звучат ругательства и угрозы. И мне иногда даже кажется, так вообще до безумия можно дойти… А в литературе — везде эта религиозная пропаганда о каких-то голосах, видениях, о том, что человек должен быть постоянно направляемым свыше! Как будто такими хотят сделать нас всех — и именно в этом состоят праведность и благочестие! Или о какой «направляемости свыше» идёт речь? Что имеется в виду? И где вообще какая-то грань благочестия с безумием, где тот рубеж, который человек ещё вправе отстаивать в себе под напором такого рода «высших сил»? И в конце концов — почему кто-то позволяет себе подвергать человека потрясениям, испытаниям, и даже чуть ли не вытравлять из него рациональный склад ума, чтобы вложить взамен мистический?
«Но у меня хоть не будет чего-то подобного? — забеспокоился Кламонтов. — Хотя они же сколько времени не знали правды, а я знаю… Но и то сказать — образы, от имени которых всё позволено… Предстанет кто-то кому-то в гипнозе ангелом или пророком — и что, тот уже должен уходить в монастырь, раздать всё нищим, и нет права вступиться за себя? Потому что должен быть мифический образ кого-то, кто всегда прав и кому всё можно?..»
— Но ведь и я — человек рационального склада ума, так же горестно ответил Мерционов. — Не скандалист, не диссидент и не юродивый по призванию. И чем именно мы с вами удостоились «чести» так предстать перед обществом, не намеренным, оказывается, всерьёз понимать и признавать ничего «аномального»? Мы, что ли, виноваты в чём-то больше всех? И кто и как это определил?
— А эти смутно запомнившиеся люди, которые нас где-то встречали… — продолжал Ареев. — И странно — мы об этом как-то до сих пор специально не думали… Как же, мол, «высшие силы» сами знают, что делают, у них на всё своя логика, свой резон… А вдруг как раз тут — что-то не то?
«Тоже — блок или код, — понял Кламонтов. — Снимается сейчас, в этом разговоре. Как будто до сих пор не замечали очевидного, не могли задуматься над ним. Страшно подумать, что и сколь прочно может быть заложено в подсознание в общем нормального человека…»
— Но, с другой стороны — история вагона-призрака… — тут же добавил Ареев. — И я почему-то сразу так поверил, она сразу показалась мне так реальна — как будто я уже знал её раньше…
— И я тоже, — признался Кламонтов. — Потому что и мне это как-то знакомо… Хотя мне тут знакомо не только это. Например, и про «нищие деньги» я слышу не впервые…
«Или не надо было так? Вдруг они сами не знают той истории со слухами про взятку? А сейчас и не до того…»
— Да но это-то мы хоть знаем откуда, — развеял опасения Ареев. — Хотя и удивительно, конечно, как оно могло туда попасть. Но вагон-призрак… Понимаете, так знакомо, а вот откуда — не пойму…
— Знаете, а ведь на кассете есть ещё место для записи, — вдруг предложил Тубанов. — И так как ты, Хельмут, всё равно собирался рассказать нам о каком-то своём случае — то я подумал… Если тебе это не
