животное, и только когда ему 'позволили', поднял крик, в основном на 'позволивших' и срывая злобу… А храм собирались строить на месте бывшей тюрьмы — забыв, что она была старая, ещё с императорских времён. И вот нам пришлось спуститься в 1909 год, подойти туда ночью, начать копать яму на территории, куда потом будет расширена тюрьма… И вдруг я смотрю — место знакомое! И там, за стеной, в одном из бараков… тоже я, ещё в прежнем теле, после исключения в тот раз из университета! И каково там было — воспоминания об ужасах сталинизма потом не впечатляют… А тут надо — и срочно заложить камень, и не расстроить собственное нынешнее происхождение! А то я уже сам не помню: каким образом, от кого у меня там родился внебрачный сын — который теперь, в этом воплощении, мне — прадед! И родословная известна только до прапрадеда, Виталия Аркадьевича Тубанова — то есть меня же в тот раз! А не заложить камень — безопасность страны вставала под вопрос… Но заложили — и сторонникам 'всеобщего покаяния' пришлось строить храм в другом месте, даже не поняв, что помешало на прежнем… И ладно бы хоть вникали в тонкости своей веры — а то послушать, что повторяют, не думая!.. Даже — сами служители культов…
— Но эти культы — хоть не официальны? — переспросила Фиар.
— Стараемся, чтобы не стали, — ответил Тубанов. — А то, я же говорю: бездумно-механически повторяют слова о сокрушении мира, адских муках грешников, о том, как плох и ничтожен человек, и бесконечно терпелив и мудр тот, кто его ещё не уничтожил — и это называется покаянием и возрождением духовности. Тут бы задуматься, делать выводы — а они нагнетают безумие…
— С чего начинали и у нас, — не смог сдержаться Лартаяу. — Тоже — утвердить мелкое, частное, малограмотное, сыграв для этого на великом и страшном. Вот и сыграли…
— И как задуматься — очевидно же, — сказал Ратона. — 'Господь Бог Израилев'… А Израиль — совсем другая страна, другой регион…
— В том-то и ужас, — ответил Кламонтов. — Явное несоответствие — а попробуй усомнись, когда с раннего детства учат этому. Парализуют ум и волю страхом ещё в возрасте, когда мало что можно понять — а потом глубоко засевший страх уже не позволяет задать вопрос. Человек так и живёт, изнасилованный в душе, и подсознательно ищет этому оправдания. Бьётся на крючке своей веры…
— И сам становится частью злой, разрушительной силы, — добавил Герм. — Учёный, политик, военный — закодированный ещё с детства…
— И сам боится других точек зрения, видит в их сторонниках врагов, — продолжал Кламонтов. — При явном недостатке знаний, неправомерной постановке целей — когда всё идёт больше от эмоций, обыденных представлений, неразрешённых личных проблеем. Но — с чувством борьбы за что-то святое. И каждый ссылается на авторитет остальных: это знают все…
— А долгие сроки обучения? — добавила Фиар. — Чтобы ученик не успел познакомиться с другими мнениями, а не для очищения и совершенствования! Заставляют… заново, мучительно доходить то элементарного, что уже и так знал! А если не знал — всё равно мог понять гораздо быстрее. Хотя что непонятно: создаются тайные организации именно для борьбы со злом…
— Первоначально — да, — компьютер не скрыл тяжёлый вздох Кламонтова. — Но рано или поздно — секретность и отрыв от общества делают своё дело. И если сперва организация аккумулирует мудрость и идеалы своей эпохи, и каждый вступающий в неё проверяется на соответствие этой мудрости и идеалам — то затем… Проходит время, меняется уклад жизни общества, возрастает сумма знаний, формируется новое мировоззрение — а там продолжают хранить верность тому, что было идеалом и вершиной знания сотни лет назад. И объясняют: не они оторвались от реальности — внешний мир пал и погряз в пороках, лишь они остались в чистоте. И им не надо меняться самим, соответствовать чему-то новому… А во внешнем мире верят: там — оплот именно нынешних идеалов. А там — всё более усложняются мистериальные посвящения, верность однажды избранному наставнику ограничивает свободу ученика, старшие члены организации объявлены непогрешимыми, их мнение — закон и конечная истина, ошибки и пороки ученик пусть ищет в себе… Так выглядит могила того, что прежде было мудростью. И это путь очень многих организаций — у вас, у нас. Но ваши горные жрецы — счастливое исключение. Они всегда — на уровне современности…
— Но — такое агрессивное унижение всего человеческого перед чем-то 'высшим'… — не согласилась Фиар. — И эти издевательские 'испытания', общая обстановка подавленности и угроз — когда страшно признаться, что ничем не облагодетельствован, и совсем не уютно под гнётом такого-то учения…
— И только прикоснулся — уже скован страхом, — добавил Ратона. — И что-то словно гонит нести страх и угрозы дальше, тем спасая себя…
— Вот и вся тайная романтика, — согласился Кламонтов. — И в глубине души наверняка чувствуют, что всё — не так, и сами тратятся зря, служат не тем силам, веруют больше от страха или незнания. А что истина всегда даётся по уровню сознания ученика — только слова. Вряд ли путаница древних аллегорий, которые можно понимать как угодно — была дана вам, потомкам, по уровню вашего сознания. А кровавые жертвоприношения — через что сами служители культов подпитывали низшими энергиями низших духов, объясняя это тёмным сознанием большинства людей… Так — что они сами сделали для просветления тёмного сознания? И где вообще какая-то роль их тайной мудрости? Опять же на примере: принцип работы радиоприёмника — тоже тайна для тех, кто не знаком с природой электромагнитного поля. Но можно попытаться объяснить его природу — а можно сделать схему приёмника объектом поклонения, заставив запоминать наизусть, а напоследок сказать, что природа электричества неизвестна. И более того: можно посвятить ученика в следующую ступень, где поклоняются более сложной схеме — и он научится собирать такой приёмник, и будет верить, что постиг сокровенное. И в его восхождении по ступеням такой иерархии поддерживать надежду, что природу используемого в культовых целях явления он узнает на самой высшей ступени — и лишь там 'открыть', что она якобы неизвестна вообще. И сперва новопосвящённый высший жрец будет в шоке — но разве легко где-то в 50 лет начать всё заново? И он скорее всего смирится: так и надо хранить и передавать знания… Но вот в страну с таким жречеством и нeгрaмотной основной массой народа явится чужая армия, где каждый солдат умеет обращаться и с более сложным оборудованием — что тогда? Так старые жрецы и боги рухнувших культов оказываются на службе у новых богов… Но пока можно дурачить неграмотную толпу, они — на высоте положения. Могут запросто, ни перед кем не отчитываясь, играть сознанием и подсознанием ученика, ставя перед выбором: донести ли на другого — кто совершил явную пакость по тайному приказу учителя; или — понять ли буквально, когда самого толкают на недостойное, возмутиться уже явным издевательством; или — как, например, разделить в общей трапезе на семерых учеников четыре порции обеда? Такими постоянными каверзами уродуется психика ученика, представления о собственном достоинстве, добре и зле — а от него ещё требуют нравственного выбора. А ограничения и запреты — больше от произвола самого учителя! Запретно — то, что не мог позволить себе он сам, или что считает безнравственным, или просто не понимает, зачем нужно… Но и ошибаться, как там принято думать, он не может, и имеет право играть на неудовлетворённых желаниях ученика, его сокровенном, несбывшемся — как якобы ложных устремлениях и ожиданиях, связанных уже с новой, общинно-монастырской жизнью, интересе к познанию чего-то, обретению мощи — чтобы тот всегда чувствовал себя глупо и мучился стыдом, пожелав 'недозволенного'… Но — и как же всё это ничтожно! Плоды вырождения, разложения — а их принимают за мудрость…
— А эти излияния об 'обобществлении имущества', — согласился Лартаяу. — Кто-то когда-то просто не имел чего-то вдоволь — а ты мучайся этим как святой истиной…
— Тут ещё иное, — ответил Кламонтов. — Какие-то древние правители, отчаявшись дать рациональное объяснение, почему есть бедность и богатство, и нельзя убирать и воровать — не придумали ничего лучше, чем дать мистическое, с упором на справедливое воздаяние 'потом'. Но это — уже самый примитивный уровень, на потребу тогдашней общественной практики, без малейшего понятия о реальности иных миров…
— А потом жизнь меняется — но попробуй выйти за пределы прежних установлений, — согласилась Фиар. — Попробуй рассуждать не так, как древний крестьянин, солдат, слуга какого-то богача, попробуй не желать того же, что они…
— И что получается… — не смог сдержаться Лартаяу. — Они, видите ли, в древности вели примитивное хозяйство, тратили большие силы, получая малые результаты, потому только и желали отдохнуть от этих усилий, беспрестанной вечной нужды — вот и придумали такой рай. А теперь всё изменилось, есть совершенные технологии, у людей появилось свободное время — но человек, полный сил
