фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой, единственно для того, чтоб самому себе подтвердить, что люди всё ещё люди, а не фортепьянные клавиши, на которых хоть и играют сами законы природы, собственноручно, но грозят до того доиграться, что уж мимо календаря и захотеть ничего нельзя будет... Если вы скажете, что и это всё можно рассчитать по табличке, и хаос, и мрак, и проклятие, так что уж одна возможность предварительного расчета всё остановит и рассудок возьмёт своё, – так человек нарочно сумасшедшим на этот случай сделается, чтоб не иметь рассудка и настоять на своём!»[31]
Если все это правда, то что же будет с социодинамической теорией Золотого века, Филонус?
ФИЛОНУС. Да, это правда – то есть в определенном смысле правда, выраженная также в парадоксе in terminis[32] математики: как вероятность постоянного появления в обществе нонконформистских личностей как in plus[33] (создатели ценностей), так и in minus[34] (разрушители ценностей). Однако скажи, пожалуйста, чему, собственно, с такой страстью противостоит Достоевский? Если я правильно понял – предсказуемости человеческой деятельности. Но ведь строго определенная предсказуемость человеческого поведения – это фикция. Возможна только предсказуемость вероятности определенных действий – и если кто-то считает для себя самым важным поступать всегда наименее вероятным с точки зрения «психологической предсказуемости» образом – то этому человеку я могу только посочувствовать. Но ты, наверное, как мне кажется, не это имеешь в виду, наверное ты подразумеваешь «хрустальный дворец» будущего общества, как его называл Достоевский, то есть «идеальную систему», как мы ее назвали. Так вот, что касается жизни в этом «дворце» – то это никакая не унификация и не обезличивание, совсем наоборот! Для примера: всякая зависимость одного человека от другого, в общественной структуре (любой) неизбежная, может вызвать вредную иерархизацию, стратификацию, отчуждение каких-то групп, их возвышение над остальными. Однако можно продумать такое распределение индивидуальных сфер деятельности, чтобы, если взять, к примеру, только двух человек, в области деятельности А первый будет подчиняться второму, а в области деятельности Б – второй первому. Таким образом, возникло бы равномерно распределенное по всей подвижной структуре человеческих отношений состояние относительного равновесия пределов доминирования и субмиссии (главенства и подчинения) отдельных членов общества, затрудняющее возникновение какого-нибудь вредного автоматизма, распределяя общество иерархически. Однако такое расслоение проистекает из-за существования определенной непосредственной зависимости, о которой я как раз упоминал (когда мы анализируем непосредственные отношения двух или большего количества человек). Иными словами, не только потому, что существуют, как мы можем это назвать, «краткосрочные союзы», но и благодаря «долгосрочным союзам», характеризуемым возникновением институциональных конгломератов, разрушающих однородность множества. От остального общества они отделяются по принципу деятельности (профессиональной) и т.п.; я не привожу тут всех возможностей, добавлю только, что к «долгосрочным союзам» относятся и экономически обусловленные (наличие или отсутствие средств производства). Подавление тенденции «долгосрочных» и «краткосрочных» союзов к сегрегации и стратификации является, ясное дело, камнем преткновения любой теории социологических конструкций и в то же время самой серьезной проблемой для них. Когда нам не хочется (а нам ведь не хочется!) стабилизировать идеальную структуру применением насилия, что приводит к обезличиванию и упрощению, единственный выход (приведенный выше в примере) – усложнение человеческих отношений, усложнение структуры, не абы какое, разумеется, но основанное на теоретических разработках. В такой структуре, которую значительное формальное усложнение динамично стабилизирует, не давая при этом возникнуть в ее пределах какой-либо сегрегации (в результате отношений доминирования – субмиссии, на основании духовных и физических качеств и т.д.), – в такой структуре перед личностью открываются большие возможности выбора, чем в любой из известных нам из истории структур. Впрочем, об этом уже было сказано, возможно, в несколько иных выражениях. Так что страхи и опасения по поводу возникновения какого-нибудь общественного детерминизма действительно беспочвенны. Существенной остается лишь проблема «предельных моральных издержек» экспериментирования на общностях, но без эксперимента невозможен дальнейший прогресс. Если вычленить самое главное, то все, что останется от аргументации Достоевского (а также и твоей), сводится к глубокой неприязни, к протесту против конструирования, любого моделирования общества вообще. Это было бы то же, что предать себя на волю стихийно действующих закономерностей, смиренно согласиться со всеми их губительными последствиями – потому что ведь они существуют объективно, не важно, нравится это кому-нибудь или нет. Аналогично можно было бы питать отвращение ко всякому «искусственному» лечению болезней, призывая довериться «естественным ресурсам» человеческого организма. Результаты наверняка были бы плачевными. Все несчастья, какие когда-либо терпел и по сегодняшний день терпит род человеческий, обусловлены тем фактом, что человек – animal sociale[35], происходили от недостатка знания или от несовершенного, неполного или неправильно применяемого знания – и никогда не были связаны с избытком оного, который невозможен. На чем я бы страстно желал завершить спор о высоких материях.
Мы говорили о психотехнике. Для социолога – конструктора будущего она может быть только определенным вспомогательным инструментом, но никогда – директивой к действию, потому что то, какие должности будут заняты, какие профессии и общественные функции необходимы для развития общества, каков план производства и распределения – все это решают не психотехники, а общественная структура (плюс уровень развития цивилизации). Психотехника, которая в определенном смысле соответствует материаловедению у конструкторов, может поведать нам, каким образом (а вернее – кем) заполнить вакантные места конструкции, – но эта конструкция должна уже существовать, план ее уже должен быть дан.
Возвращаясь к исходной точке, то есть к значению разума, к роли интеллектуалов в жизни общества, можно сказать вот что: несмотря на то что будущие пути развития человечества в значительной степени зависят от интеллектуалов, людей одаренных, умственно развитых в большей степени, чем все другие; однако актуальное, всегдашнее, неустанное функционирование общественной машины, без которого она не могла бы вообще существовать, а следовательно, развиваться – обусловлено прежде всего нетворческой, а скорее – творческой в меньшей степени работой масс с обычными способностями. Таким образом, перед нами явление фундаментального дополнения способностей и психических свойств всех членов общества. Психотехника как дифференцирующий измерительный прибор будет служить только для того, чтобы соответствующих людей направляли на пригодные для них, соответствующие им места, и ни в коем случае она не может быть инструментом иерархии, внедряющим элитарность, общественное неравенство или любую другую привилегированность.
Заметь, друг мой, что создание мыслящих машин вводит новый, своеобразный вид равенства в том смысле, что сегодня не существует уже, собственно, никакого рода человеческой деятельности, которую в принципе не могла бы выполнить машина, в то время как вплоть до недавних пор было распространено мнение, что механизировать можно только «низшие» функции, какими является физический труд, а вот умственный труд механизировать невозможно. В наши дни грань между умственным и физическим трудом размывается, и, следовательно, должна будет исчезнуть одна из причин, на основании которой интеллектуалы склонны считать себя за нечто более ценное, чем другие члены общества.
ГИЛАС. Я внимательно тебя слушал, потому что ты говоришь о вещах весьма интересных и значимых, однако я считаю, что у тебя нет оснований нацеливать в мою сторону полемические острия своих выводов. По крайней мере я не противопоставлял интеллектуалов людям физического труда, я только высказал что- то вроде памфлета против глупости, а ведь известно, что встречаются не только глупые сапожники, но и глупые интеллектуалы, которые своей деятельностью наносят больший вред, чем те первые.
ФИЛОНУС. Но и дураков не следует осуждать сгоряча, отказывая им в праве сосуществовать со всеми прочими людьми, раз уж им пришлось жить вместе с нами на одной планете, а любая попытка уничтожения глупости как общественного явления становится тенденцией расслоения общества – до тех пор, пока мы не изобрели средств биологического изменения вида. Что тут поделаешь? Так называемые дураки находятся по левой стороне гауссовой кривой нормального распределения интеллекта в любом обществе, но помимо этого они являются интегральной частью общества, и их видовое обособление станет, хочешь ты этого или нет, еще одним поводом для стратификации, сегрегации, дифференциации общества, то есть для явлений уровня прежних расслоений по расовому или классовому признакам, которые, кроме несчастий и борьбы,
