ничего, собственно, человечеству не принесли. Никакая – в том числе и идеальная – система не сделает людей запредельно неспособных потрясающе талантливыми, а потому стремиться к реализации подобных требований с помощью какой бы то ни было социологической конструкции было бы утопией, вредной и противоречащей существующей реальности. Отличающиеся друг от друга характером, скоростью психических процессов, чувствительностью, а также интеллектом люди – разные люди – должны жить вместе в одной и той же общественной системе. А поскольку они разные, они по-разному подходят для разных профессий; направление их на путь, на котором их уделом станет максимум удовлетворения от собственной деятельности при одновременном оптимальном удовлетворении общественных потребностей, – дело психотехники, однако подобный подбор не может иметь ничего общего с ценностным расслоением общества.
Кроме стратификации, происходящей в результате ценностной дифференциации по принципу умственных способностей (интеллект, характер) и физических качеств (расовых), кроме давно известной сегрегации, основанной на происхождении, обстоятельствах рождения и т.п., существует реальная опасность расслоения по причинам экономического характера (оно является основой теории Маркса). В отношении высокоразвитых обществ будущего существует опасность квазикастовой сегрегации, вызванной детализированной, продвинутой профессионально-научной специализацией.
Предусмотреть и преодолеть эти явления – первейшая обязанность конструктора-социолога. Потому что, невзирая на время, место и выбранную систему, общество должно быть однородным; никогда не будет излишней осторожность в процессе проектирования и конструирования, никогда не будет лишним перестраховаться. Как мы уже знаем, любая социальная группа, обслуживающая обратные связи между властью и экономикой, склонна к элитарному монополизированию своих функций, особенно если ее в этом поддерживает централистская система обратных связей. Истина в том, что вредные тенденции расслоения, разделения и – как следствие – вызывающего конфликты противопоставления групп и их интересов зарождаются в недрах самых разнообразных систем. Но истина и в том, что наши способности экспериментировать, отбрасывать ненужное и продолжать поиски в этой области неограниченны. Люди построят, несмотря на все промахи, катастрофы и трагические ошибки, лучший мир. Если мы забудем об этом, то утратим веру в человека и его возможности, а тогда и жить не стоило бы, дружище.
Анекс
Часть I
Диалоги шестнадцать лет спустя
Утраченные иллюзии, или От интеллектроники к информатике
I
Разочарование в кибернетике после двух десятилетий ее существования – частично практического, а частично теоретического свойства. И поскольку теоретические «недомогания» более фундаментальны и труднее поддаются диагностике, начнем именно с них. Известно, что отцы кибернетики – Винер, Шеннон, фон Нейман – с самого начала предостерегали от чрезмерного оптимизма видеть в кибернетике универсальный ключ к познанию. Но известно также, что сами они не смогли избежать ни эйфории вследствие ее успехов, ни завышенных ожиданий по ее поводу.
Кибернетическая программа познания – представленная, кстати говоря, скорее в популярном изложении, чем в научных трудах – провозгласила возникновение нового языка, то есть системы абстрагирования понятий и тем самым системы нового уровня обобщений, благодаря которому стало бы возможно объединить множество до сей поры размежеванных, отделенных друг от друга непреодолимыми барьерами областей – естествознания и гуманитарных наук (например, биологии, геологии, физики – и антропологии, психологии, лингвистики, социологии, литературоведения, в конце концов). Для этого нового языка кибернетика располагает системными моделями, абстрактными в такой степени, что с их помощью можно рассматривать бесчисленные явления, исследуемые самыми различными науками при сохранении идентичности основных понятий – информации, ее источника, пользователя и каналов поступления, системы, снабженной «входами» и «выходами», обладающей положительными и отрицательными обратными связями, траектории системы, обозначенной модулем трансформации[36]. Предполагалось, что эти понятия, математически выверенные, станут как бы общим знаменателем для унифицированных дисциплин и одновременно дадут возможность конкретизировать ход исследования в тех областях, где до этого считались недопустимыми методы точных наук. Однако эта программа уже при самом своем возникновении не могла быть реализована полностью – по двум причинам. Во-первых, из-за несовершенства самой кибернетики – об этом ниже. Во-вторых, в связи с проблемами, или, если кому-то больше нравится, кризисными явлениями, которые переживает сама математика двадцатого века. А именно, человеческая история выдвинула на первое место в математике и тем самым сделала частью ее инструментария направления не из основ чистой математики, а побочные, как, например, теория вероятности – основа теории информации по Шеннону, которую собственно математики долгое время рассматривали в качестве «незаконнорожденной», или же теория алгоритмов и теория систем, которые – особенно последняя! – не были полностью формально разработаны, то есть они изначально оперируют понятиями, не вызывающими доверия у математика. Мы не можем здесь – да и не умеем – преподавать математику; достаточно сказать, что эта почва в основании фундамента кибернетики, математическая почва, не очень-то была надежной. Как теория вероятности, так и теория алгоритмов (теория систем, чрезвычайно существенная для кибернетики, и вовсе остается скорее областью пожеланий, собранием набросков и предложений, чем самостоятельной дисциплиной в конкретном понимании) имеют, образно говоря, четкое, явно выкристаллизовавшееся ядро и периферии, роящиеся нерешенными проблемами и сомнениями. Попытки расширения этих уже обоснованных областей приводят к серьезным затруднениям, связанным с неоднозначностью главных терминов – как «вероятность», так и «алгоритм». Можно заключить эти рассуждения афоризмом, что в обоих направлениях можно или достичь немногого совершенно надежным образом, или сделать много с очень спорным результатом. Для развития кибернетики недостаточно простого применения теории вероятности и теории алгоритмов, поэтому предполагалось, что этой новой науке придет на подмогу чистая математика; среди прочих такую надежду обнаруживал упомянутый фон Нейман, поскольку он видел несовершенство надежных, но не универсальных приемов комбинаторики, следующих из возрожденной и внезапно сделавшейся модной булевой алгебры. К сожалению, помощи оказалось недостаточно. Кроме того, над математикой витают свойственные только ей заклятия, порожденные понятиями из области бесконечности, от которых прикладная математика, применяемая в физике, отказаться не может, потому что физика, особенно классическая, применяет дифференциальное исчисление; а понятийный аппарат бесконечности, внедренный в теорию множеств, кибернетике ни к чему, таким образом, здесь столкнулись две противоречащие друг другу тенденции развития (финитная и инфинитная). Это привело к возникновению фундаментального сомнения: чем, собственно, является кибернетика – областью чистой математики или же математически интерпретированной моделирующей областью физики? Этот вопрос не является таким уж спекулятивно бесплодным, как может показаться. В качестве раздела физики кибернетика получила бы эмпирическое происхождение и, таким образом, подчинялась бы прежде всего экспериментальным исследованиям, представляя собой теорию или же сочетание неустойчивых теорий. В качестве раздела математики она была бы генератором моделей, то есть структур, которые по определению истинны в той степени, в какой непротиворечивы расчеты, их формирующие, а вопрос их познавательных возможностей в областях, не связанных с математикой, стоял бы отдельно и был бы для кибернетиков периферийным. Надо сказать, что сами кибернетики не могли определиться со статусом своей науки внутри указанной альтернативы. Какой- нибудь фрейдист истории науки, может быть, сказал бы, что они не хотели отказаться ни от некоей дедуктивной истинности, какой отличается математика, ни от инструментальной результативности, которая характеризует естественные дисциплины, таким образом, их «подсознание» мешало им осуществить соответствующий акт классификации. Однако такое утверждение было бы хуже, чем инсинуация, оно было бы упрощением – не от какой-то там ненасытной жадности, от недостатка знаний происходило это состояние нерешительности.
«Отцы» были по образованию математиками, но только Винер ближе всех был к чистой математике: фон Нейман, ум несомненно гениальный, занимался «всем понемногу» – квантовой механикой, теорией автоматов и информации, химией, биологией, даже нейрофизиологией; Шеннон, в свою очередь, был
