– Вовсе нет, не просто, – не соглашается Соня со мной в трактовке босоногого толстовского стиля. – Это очень близко к тому, что Вы видите здесь: подушечки, камины, дерево, самовары, картины, книги. Я бы смогла это сделать. А вот на Сан-Барте я бы сделала все совсем в другом стиле – я бы сделала дом ближе к морю, например с большими плитками на полу, под старину, в стиле 20-х годов. Почему нет?
Как и любая женщина, оказавшаяся в такой непредусмотрительной близости к законодательнице моды, требую секретных модных подробностей из первых рук о новой коллекции.
– Что я сделала для новой зимней коллекции? – уточняет Соня, запутавшись в рое моих шкурных вопросов. – Очень много мехов. Наконец-то вернулись меха. Это очень по-русски. В России ведь не могут жить без мехов. В новой зимней коллекции много облегающих вещей, аксессуаров, очень много воланов, манжет, много воротников из меха, очень много интересных ботинок, сапог, много аксессуаров разных цветов: серого, серо-небесного цвета, который мы видим в окне. Это романтично, может быть немножко по-английски, по-японски, даже немножко по-русски. Это такая беспорядочная коллекция. Почему беспорядочная? Потому что мы еще создаем ее. Есть еще много платьев, капюшонов, пальто, даже «капри».
– С постоянной угрозой терроризма в воздухе во всем мире будет ли меняться мода? Это будет более мирная, спокойная, романтическая мода?
– Мир изменился, и все поняли, что произошло. Мир ранен. Все поняли, что 11 сентября мы пережили трагедию. Не знаю, есть ли у Вас это чувство, у меня оно есть: чувство опасности, чувство ожидания, что произойдет нечто страшное, я это ощущаю постоянно. Я думаю, что боюсь не только я, многие люди живут с этим чувством неуверенности и опасения. И в то же время, что мы можем сделать? Мы должны продолжать работать. Если я прекращу работать, лучше не будет. Понятно, что мир был ужасным образом травмирован и мы никогда больше не будем такими, какими мы были раньше, как минимум в нашем сознании.
Частью моей обязательной журналистко-менеджерско-любопытствующей фигурной программы является вопрос о том, каков мой интервьюируемый как руководитель. Каждый из них выбирает свое положение по шкале от деспотизма до демократии, а заодно делится своими секретными кнутами и пряниками.
– Я удивительно мягкая со своей командой, – фигурально гладит себя по голове Соня, – очень простая, но я могу быть ужасной. В какой-то момент я могу сорваться, и если что-нибудь не по мне – это конец. Наказания я не практикую. А вознаграждения – это работать со всеми вместе, в команде. Я считаю, вознаграждение для них – это быть рядом со мной. Я думаю, что работать с таким творцом, как я, очень тяжело, потому что постоянно что-то происходит: каждые пять минут звонит телефон, ко мне часто приходят и что-нибудь спрашивают. И потом мы дискутируем. Привилегированные отношения с теми, с кем мы работаем, – вот это вознаграждение для них. Я не знаю другой награды, кроме мягких душевных отношений. И когда эти отношения прекращаются, вот тогда это становится драматичным.
Нежелающих говорить о деньгах французов очень трудно подтолкнуть к демонстрации содержимого кошелька. Понимая все-таки, что российский рынок для Сони, как и для других модельеров, привлекателен, интересуюсь, как идут ее продажи в России.
– Я не знаю цифр и не хочу их знать, и одновременно я очень близка к России по тысячи других причин, которые Вам известны. Мне нравится, что там все налаживается. Я вижу, что мои духи популярны в России. Моя одежда там хорошо продается. Я думаю, что русские женщины очень близки мне. Они очень красивые, умные, в них есть некоторый романтизм. У них походка, которую я люблю. Поэтому русская женщина хорошо смотрится в одежде Рикель.
Приглашаю Соню, пользуясь случаем, передать привет гипотетической российской женщине.
– Я хочу сказать этой женщине, что я очень близка к ней. Может быть, она хотела бы быть похожей на меня, но и я хотела бы быть похожей на нее. Я чувствую близость с ней, почти интимную. Я обожаю быть вместе с ней, быть друг напротив друга, быть даже приклеенной к ней. Мне нравится мысль о том, чтобы стать настоящими подругами. Я люблю эту близость между женщинами не в смысле лесбиянства, а просто близость двух женщин – это прекрасно!
Так-так, зашевелился во мне бесстыдный желто-прессовый червячок, значит, если среди мужчин в моде много гомосексуалистов, то значит, среди женщин-модельеров тоже должно быть много лесбиянок?
– У меня нет такого впечатления, что в создании моды задействовано много женщин-лесбиянок, – опровергла мои предположения Рикель. – Я не могу быть уверенной, но я таких не знаю. Среди знакомых мне женщин, которые делают моду, все нормальные женщины, если их можно назвать нормальными.
– Каких известных в мире создательниц моды Вы любите? – В моем вопросе слово «любите» прозвучало без сексуального подтекста.
– Сегодня среди женщин, кто у нас есть, одна японка...
– Или Вы предпочитаете мужчин? – Может быть, подтекст появился?
– Да, я предпочитаю мужчин, – обрадовалась Соня подсказке, – Джона Гальяно, Карла Лагерфельда, я их по-настоящему люблю. Это действительно великие стилисты.
Напоследок я расшаркалась и рассыпалась в благодарностях и заверениях в вечной преданности королеве.
– Я скажу, что я очень счастлива, – великодушно, кивком поблагодарила меня ее величество, – я как бы совершила путешествие в Россию, я очень хотела бы опять вернуться в Россию.
С удовольствием пригласив ее к нам на Колыму и вволю пообщавшись, я закруглилась вопросом, что ей нужно дарить, чтобы сделать приятное. Мадам жестом указала на ряды серебряных безделушек, и я, мысленно подсчитав количество миллионов благодарных журналистов, решила как-нибудь последовать их примеру.
Глава шестая
Некогда знаменитая актриса Анни Жирардо известна современной французской молодежи лишь в контексте неприятной болезни, поражающей старческие мозги. Недавно на обложку престижного журнала «Пари Матч» циничные журналисты поместили фотографию бывшей красавицы Анни в окружении внучек с подписью «Болезнь Альцгеймера» в качестве информационного повода. Ведь событием в жизни французских звезд сегодня становится не новый фильм, диск или книга, а рак, овердоза, попытка самоубийства, измена и вот теперь старческое слабоумие. Да здравствует свобода слова!
За пару лет до этого официального обнародования повреждения ума блестящая актриса Анни Жирардо удостоила мои «Парижские откровения» интервью. На Анни было ярко-синее платье и роскошная бриллиантовая брошь. И она очень сердилась, когда замечала, что я, наученная горьким пьерришаровским опытом не консультироваться с Интернетом перед интервью, путаюсь в именах ее покойных любовников. Моя очередь сердиться на нее настала сразу же после того, как она назвала меня своей «кокоточкой», потому что это слово во французском языке носит негативно эротический смысл. Воинствующая феминистка во мне злорадно припомнила слухи об алкоголизме Анни, но добрая фея Великодушие не дала злобствующей поборнице работающих честных женщин прорваться к микрофону. А пока они боролись, я прослушала большую часть ответов актрисы.
Глава седьмая
Я спокойно полдничала с модным французским писателем Патриком Бессоном в модном баре респектабельного парижского отеля «Крийон», знаменитого своим горячим шоколадом, на площади Согласия, когда увидела его – великого Голливудско-французского актера. Кристофера Ламберта, или, учитывая его французское происхождение, Кристофа Ламбера. Точнее, сначала я увидела камеру, которая его снимала, и двух-трех журналистов, которые окружали камеру и объект съемок. Объект был блондином – это раз. Камера интересовалась блондином – это два, значит, блондин вдвойне заслужил мое внимание. Я даже не заметила, как Патрик положил руку на мою коленку, но когда рука поползла вверх, я очнулась и
