Хотя у меня есть бижутерия «Christian Dior», она стоит так же дорого, как и драгоценные камни.
– Давайте поговорим о зависти и о том, что самое неприятное в шоу-бизнесе – это несправедливая критика, грязная клевета. Или есть что-то более неприятное в шоу-бизнесе для Вас?
– Неприятное – это одна сторона истории, в которую ты вошел, вписался в нее, и ты не можешь бороться с тем, что о тебе говорят или пишут, даже если этого никогда не было и не будет. Это не зависит от тебя. Я не читаю желтую прессу. Но я знаю, что на сегодняшний день, если бы была какая-то особая нечеловеческая статья, я бы подала в суд. И я знаю, что я бы этот суд выиграла. С другой стороны, я думаю, что людям не интересно читать, что все хорошо, что написали новую песню, влюбились, поженились и прочее. Естественно, что это не интересно. Если мне когда-то придется сделать грандиозный пиар, я придумаю что-нибудь. Но когда я читаю о себе все эти истории, я думаю: «Неужели люди платят деньги за то, чтобы это написали»? Нужно относиться к этому по-другому, вот тебе дали бесплатно целую полосу, да еще и с обложкой. Я пытаюсь во всем видеть только позитивную сторону, но есть люди, имена которых я не хочу называть, которые сознательно манипулируют с черными историями: «Трусики показала и т. д.».
– Чувствуете ли вы зависть и ревность со стороны бывших одноклассниц или бывших подруг?
– С тех времен осталось очень мало людей, с которыми я еще общаюсь. Наверное, потому что им стало не интересно со мной общаться. Есть две подруги с института, с которыми я сейчас общаюсь, и я не думаю, что они могут мне завидовать, потому что для них я осталась такой же, какой была раньше. Если люди что- то и думают, это скорее их интерпретация, они представляют меня такой, какой они меня не знают. Они могут придумать себе что-то заранее, даже не пытаясь узнать правду. За все эти десять лет почти никто из моих приятельниц и подруг, которые живут в Питере, не позвонил моим родителям, хотя знали телефон, хотя бы просто передать привет. Не знаю почему.
– Тебя никто не любит, – вклинился Юра.
– Меня, может быть, никто не любит?! – расхохоталась Ева. – Юра правильно подсказал. Меня никто не любит. Никакой гомофобии, everybody hate you!
– Каковы Ваши профессиональные амбиции? Например, спеть дуэтом с Мадонной...
– Я предлагаю Юре сделать аранжировку для Мадонны, а он колеблется.
– Юра отказывает Мадонне?! Круто!
– Я считаю, что в жизни нет ничего невозможного, – ответила Ева, – было бы желание. Мне не интересно было бы работать с западным продюсером, выпустить альбом и совершить тур в поддержку своего альбома на Западе в течение трех лет. Я этого не хочу. Это ничем не отличается от нашей истории, только это куда более жестко. А вообще нет ничего невозможного. Все, что можно, мы еще сделаем. Десять лет нашей деятельности – это всего лишь несколько шагов, и очень многое мы еще сделаем позже. Мы не любим мечтать понапрасну, надо просто загадать и сделать, и мы сделаем.
– Расскажите мне, что будет через двадцать лет, например.
– Я стану губернатором Ленинграда и Ленинградской области, – заявила Ева.
– И тебе станет скучно, – предположил Юра.
– И мне сразу станет скучно, – легко согласилась Ева.
– Я хотел стать министром культуры в этой стране, – неожиданно поделился Юра. – Лет пять назад всем говорил, что я стану министром культуры и все у нас сразу будет круто. А сейчас передумал, не хочется.
– У меня возник вопрос к Тине, – решила я услышать голос Юриной девушки, которая все еще сидела на своем месте, хотя только зрение было единственным из моих пяти чувств, убеждавших меня в этом. – Тина попала в вашу компанию гораздо позже, чем вы оба, и со стороны может сказать в двух словах о самых больших достоинствах и недостатках Юры и Евы.
– Недостатков я просто не вижу, – ответила Тина. – По крайней мере творчество это не затрагивает. Достоинство в том, что у него громадные способности, он пишет идеальные песни. Я не думала о недостатках и сейчас не могу об этом ничего сказать.
– Что-то в Юре Вас раздражает? – не выдержала я, не понаслышке зная, как многое женщин раздражает в мужчинах.
– Левое ухо, – ответила Тина и уточнила: – Это шутка.
– Значит, правое Вам нравится больше, – нашлась я. – А у Евы что Вам не нравится? Как Вам ее левое ухо?
– Бесподобно, – ответила Тина.
– Лучшее левое ухо в Восточной Европе, – пришел своей девушке на выручку Юра.
– Я, правда, не задумывалась о недостатках, – извинилась Тина. – Для меня они – пример, мэтры и гуру.
– А вы не чувствуете себя второй женой падишаха? – ехидно поинтересовалась я. – Такое ощущение, что вы все живете одной дружной полигамной семьей.
– Этого нет, – мотнула головой Тина, – поэтому я не испытываю подобных чувств. Нет, никакой ревности нет. Мы во времени не пересекались, мы из разных времен.
– Понятно, они – «Гости из будущего», а Вы из настоящего. – Я понимающе кивнула. – А за что Вам Ева нравится?
– За ее песни, – не задумываясь ответила Тина, – за ее мудрость.
– А что, бывают песни, где Ева пишет и музыку и стихи? – уточнила я.
– Это она пишет и музыку, и стихи, – подтвердил Юра.
– А ты что делаешь? – вырвалось у меня.
– Все остальное, – скромно ответил Юра.
И я с ужасом поняла, какая огромная ответственность лежит на его продюсерско-аранжировочно- пробивно-менеджерских плечах, и то, как мало написать гениальную музыку и слова, и как много нужно сделать для того, чтобы Вашу песню услышали из ларька.
Поэтому я передвинула Евин диктофон снова к Юре, а заодно повернулась к нему сама со всем хозяйством, корпусом, коленями, локтями, головой, глазами, зубами и ушами, не забывая про каблучищи, и начала аналитическую пытку звезды.
– Юра, каким Вы были ребенком и как быстро проявилась Ваша музыкальность?
В этот момент Усачев захлопнул тяжелую карту меню с громким звуком. Ни один нормальный человек, не имеющий отношения к музыкальной индустрии, этого бы не заметил, а Юра сказал «Ой», то есть этот звук его побеспокоил.
– Да, – подтвердил Юра, – звук был действительно очень громкий и очень красивый. А музыкой я занимаюсь с детства. Первый раз моя мама заметила, что я имею отношение к музыке, когда мы ходили к друзьям в соседнюю квартиру, у которых было пианино. Вместо того чтобы просто там играть, я открывал крышку пианино и начинал нажимать пальцами на клавиши, производя какие-то звуки и сочетания. Мне было года четыре. Я что-то в этом искал, мне это безумно нравилось. И после третьего похода к соседям мама поняла, что нужно покупать пианино. Так она определилась, что сыночек будет играть в оркестре, и что в армии я пойду в военный оркестр, и поближе к дому буду служить, и буду играть на кларнете.
– Как Вас называли родители?
– Мама всегда звала: «Юрочка, обедать!»
– Прекрасное прозвище! Имели ли Ваши родители сами какое-то отношение к музыке?
– Нет, не имели. Моя мама с музыкальной точки зрения совершенно бесталанна, она работала инженером в строительной организации. Папа был художником-оформителем, графиком. Бабушка замечательно играла вальсы и говорила на французском языке. Она была преподавателем французского, и очевидно, от нее, через поколение, мне передалась музыкальность. Дедушку я никогда не видел.
– Каким ребенком Вы были в школе?
– Я никогда не был первым и авторитетным, но никогда не был последним. Я был где-то в середине, достаточно оригинальным, душой компании, очень много смеялся. Я помню свой первый музыкальный прорыв во втором классе общеобразовательной школы. Учительница музыки в конце урока разрешала мне садиться за пианино и пять минут играть для всего класса. Я играл простые вещи, но для меня это было здорово.
– А когда Вы поняли, что можете слагать из звуков песни?
– Где-то во втором классе, в десять лет я уже начал сочинять. Это были не песни, а какие-то наборы, сочетания аккордов. Я же не учился играть на пианино, я учился играть на виолончели, потом играл на
